Восточные религии в римском язычестве

Рыб, посвященных Атаргатис, которая, несомненно, и сама первоначально изображалась в этой форме, как это всегда было с Дагоном{230}, разводили в садках рядом с храмами{231}, и прикасаться к ним воспрещал суеверный страх, так как богиня наказывала святотатца, насылая на его тело язвы и опухоли{232}. Однако на некоторых мистических трапезах жрецы и посвященные вкушали эту запретную пищу и верили, что при этом поглощают плоть самого божества. Возможно, символизм слова «рыба» в христианскую эпоху стал порождением именно такого отношение к ней и соответствующих обычаев{233}, распространенных в Сирии.

Однако кроме этого низшего первобытного пласта, который местами еще обнажался, сформировались и более развитые верования. Помимо материальных объектов и животных, сирийское язычество поклонялось, причем по преимуществу, личным божествам. Ученые с большой изобретательностью восстановили то, какой была природа богов, почитавшихся семитскими племенами изначально{234}. У каждого племени был свой Ваал и своя Баалат, защищавшие его, и правом почитания их обладали только его члены. Само имя Ba’al, «господин», отражает то, как он мыслился. Прежде всего в нем видели царя его приверженцев, его статус по отношению к ним был таким же, как у восточного властелина по отношению к своим подданным; они — его служители или, лучше сказать, рабы{235}. В то же время Ваал является «хозяином» или собственником земли, где он обитает и которой дает плодородие, заставляя бить родники. Или же он — dominus caeli (Владыка неба), его владением является небесный свод, откуда он в грозовых раскатах исторгает верхние воды. Его всегда связывают с небесной или земной «царицей», и, в третью очередь, он является «господином», или супругом «дамы», которая с ним ассоциируется. Первый отражает мужское начало, вторая — женское; от них берет начало всякое плодородие, и вследствие этого культ божественной четы нередко приобретал чувственный и сладострастный характер.

На самом деле нигде бесстыдство не выставлялось напоказ так откровенно, как в храмах Астарты, служительницы которой чтили богиню с неутомимым пылом. Священная проституция ни в одной стране не получила такого развития, как в Сирии, а на Западе она встречается только там, куда ее занесли финикийцы, как, например, на гору Эрик. Эти распутства, приверженность к которым не ослабевала до конца языческой эпохи{236}, вероятно, должны объясняться первобытной структурой семитского племени, и, наверное, этот религиозный обычай исходно представлял собой разновидность экзогамии, обязывавшей женщину первый раз совокупиться с чужестранцем{237}.

К тому же есть и второй изъян: ни одна религия так долго не практиковала человеческих жертвоприношений, умерщвляя детей и зрелых мужчин, чтобы ублажить своих кровожадных богов. Как Адриан ни запрещал этих смертоносных приношений{238}, они сохранялись в некоторых подпольных ритуалах и в глубинах магии до самого падения идолов, да и в дальнейшем. Они соотносились с представлениями той эпохи, когда жизнь пленника или раба считалась не ценнее, чем жизнь животного.

Таким образом, эти и многие другие священные обычаи, на существовании которых охотно настаивает Лукиан в своем небольшом трактате о богине Иераполя, ежедневно воскрешали в сирийских храмах нравы варварского прошлого. Ни одно из всех тех древних представлений, которые одно за другим царили в этой стране, не исчезло полностью. Как и в Египте, верования, очень отличавшиеся по возрасту и происхождению, сосуществовали, и никто не пытался и не преуспевал в том, чтобы их примирить. Зоолатрия, литолатрия и все натуралистические культы оказались долговечнее того состояния дикости, которое их породило. Боги Сирии, в большей степени, чем где-то еще, были главами клана{239}, поскольку племенная организация там осталась более живой и развитой, чем в любом другом регионе, а при империи этому же строю были подчинены еще многие районы, управлявшиеся «этнархами» или «филархами»{240}. И по-прежнему многие узы связывали эту религию, приносившую в жертву божеству жизнь мужчин и стыдливость женщин, с нравственным уровнем неуживчивых и кровожадных племен. И когда Гелиогабал попытался ввести ее непристойные и жестокие обряды в Италии вместе со своим Ваалом Эмесским, совесть римлян решительно восстала против этого.