Восточные религии в римском язычестве

Чудотворец, предположительно наследник древних жрецов, даже в Риме обрел вполне священнический внешний вид. Вдохновенный мудрец, наперсник небесных духов, по величию своей осанки и безупречности жизни он приближался к философам. Обыватель не замедлил их перепутать{406}, и действительно, философия конца языческой эпохи, перенявшая восточный образ мысли, принимала и оправдывала всякое суеверие. Неоплатонизм, отводивший демонологии значительное место, все больше склонялся к теургии, в которой в конце концов запутался.

Но древние четко отличали это законное и почтенное искусство, для которого было изобретено название «теургия»{407}, от собственно «магии», всегда вызывавшей подозрение и отверженной. Слово «маг» (μάγοι), применявшееся ко всякому чудотворцу, в первоначальном смысле означало маздеистского жреца, и хорошо засвидетельствованная традиция именно персов{408} называла фактическими создателями настоящей магии, которая в Средние века будет именоваться черной. Если они и не были ее изобретателями, поскольку она так же стара, как человечество, то, по крайней мере, первыми поставили ее на вероучительное основание и отвели ей место в ясно сформулированной теологической системе. Именно маздеистский дуализм наделил эту пагубную науку новым могуществом вместе с характерными чертами, которые ее с этих пор отличали.

Под какими влияниями складывалась персидская магия? Когда и как она распространялась? Эти вопросы пока недостаточно прояснены. Произошедшее в Вавилоне тесное слияние религиозных доктрин иранских завоевателей и местного жречества коснулось и этого пласта верований{409}, и обосновавшиеся в Месопотамии маги обогатили свои тайные традиции сводом ритуальных предписаний и заклинательными формулами, составленными халдейскими колдунами. Общее для греков любопытство стало причиной их давнего знакомства с этой чудесной наукой. Как представляется, философы-натуралисты, вроде великого путешественника Демокрита{410}, не раз черпали из сокровищницы наблюдений, накопленных восточными жрецами. Без сомнения, они обращались к этим несвязным компиляциям, в которых правда мешается с нелепостью, а реальность с выдумкой, сведения о некоторых свойствах растений и минералов с какими-нибудь физическими опытами. Однако ясный разум эллинов всегда отвращался от мутных спекуляций магии и удостаивал их лишь рассеянного внимания и не особенно большого уважения. Но в александрийскую эпоху на греческий были переведены книги, которые приписывались полумифическим персидским знатокам науки — Зороастру, Хостанесу, Гистаспу, и с этого времени до конца языческой эпохи эти имена пользовались удивительным влиянием. В то же время евреи, посвященные в тайны ирано-халдейских учений и практик, косвенным образом разгласили некоторые их предписания повсюду, куда забросило их Рассеяние{411}. Впоследствии римское общество испытало более прямое воздействие персидских колоний Малой Азии{412}, упорно придерживавшихся своих древних национальных верований.

Особое достоинство, которым наделяли магию маздеисты, необходимо следовало из их дуалистической системы, которую мы уже описывали{413}. Против Ормузда, обитающего в сияющем небе, восстает его непримиримый враг Ахриман, правящий подземным миром. Один является синонимом чистоты, истины, благости; другой — сумрака, обмана и порока. Один стоит во главе добрых гениев, охраняющих благочестие верующих; другой повелевает демонами, злоба которых вызывает все бедствия, постигающие человечество. Два противоположных начала борются за власть над землей, и каждое производит на ней полезных или вредных животных и растения. Все на ней либо небесное, либо адское. Ахриман и его демоны, бродящие вокруг людей, чтобы соблазнять или вредить{414}, суть злые боги, не зависящие от добрых, которые составляют воинство Ормузда, всегда готовое прийти на помощь. Маг приносит им жертвы либо с целью отвратить бедствия, которыми они ему грозят, либо с тем чтобы натравить их на врагов истинно верующего. Ибо эти нечистые духи получают наслаждение от кровавых убийств и приходят, чтобы насытиться дымом от мяса, сжигаемого на алтарях{415}. Все эти приношения сопровождались устрашающими действиями и словами. Плутарх{416} приводит нам пример мрачных маздеистских жертвоприношений. «Они, — говорит он, — кладут в ступку траву под названием моли (разновидность чеснока), призывая Гадеса (Ахримана) и Мрак, а затем, смешав эту траву с кровью волка, которому они перерезают горло, несут и бросают ее в месте, докуда никогда не достигают солнечные лучи». Именно такова манипуляция некроманта.