Восточные сюжеты

Хасай будто не слышал ни сына, ни брата.

— А я смеюсь: «О какой взятке говоришь?» Он молчит, только в глазах, как вот сейчас у Гюльбалы, огонь горит. Кто-то завистливый наговорил, настроил против меня. «Ну зачем ты так, Теймур? — говорю ему. — Маму нашу пожалей!» Но скрывать не буду, приносили, умоляли: «Да прикоснусь устами к земле, по которой ступали твои ноги!» — и развязывали полные мешки, высыпали на кровать красные шуршащие тридцатки. И что выгадал Теймур?!

— Ты все выгодой меришь.

И чего в бой лез Гюльбала?

А Хасай не поддавался — сын, чужих нет, пусть себе тешится; да и станет он сердце перегружать, спорить на ночь глядя.

— Чем же мерить, светик мой? — Не хотел, а сказал.

— Теймур тебе говорил.

— А ты свидетелем был? — Снова не хотел, но выпалил.

— И не я один!

— Ай какой ты умница!

— Ну что вы спорите? Что вы не остановите их? Ага? Гейбат? Хоть ты, Мамиш?

и не подумаю! пусть влепит ему, отцу родному!

А Хасай дразнил:

— Так чем же?

— Сам знаешь!

— А еще говорят, сын у меня неудачник! Да я такого сына на дюжину иных умников не променяю! Люблю, когда сын о совести толкует: и нас воспитывает, и сам воспитывается!

— Вот-вот! — Гейбат повернул могучий затылок к Гюльбале, будто не ему говорил: — Любителю таких пламенных речей не пристало с помощью отца кооперативную квартиру строить, это раз, пышную свадьбу играть за его же счет…

но первым женился все же Хасай!

«Отец породниться хотел с большим человеком, вот и сосватал мне его дочку, а потом локти кусал, когда того с треском сняли…» Гейбат методично — какая память! — перечисляет:

— …устраиваться на новую работу, когда гонят со старой, опять же с помощью отца! — Гейбат доволен, то на Хасая смотрит, то на Агу, а те и без Гейбата все это знают.

— Точка! Теперь точка!

На Гюльбалу даже непохоже — чего кипит?

Ага зевнул.

— Когда сыт, и пошуметь можно, даже полезно.

— Что вы три брата на одного набросились? Ведь правду Гюльбала говорит!

Ренины слова сигнал к прекращению: «Видите же, человек выпил, оставьте его в покое!»

— Я молчу, Рена-ханум!

— И я на кизил перехожу! — Ага придвинул к себе вазу на высокой тонкой ножке.

Рена дружит с женой Гюльбалы, и тесть его еще в силе, никому и не приснится, что придет день, и Хуснийэ позовет Мамиша:

«Мамиш! Мамиш!»

Вытираясь полотенцем, Мамиш спешит к Хуснийэ-ханум.

«Что случилось?»

А Хуснийэ держит газету.

«Вот!»

«Что?»

«Здесь же о тесте Гюльбалы! Не знаешь?! Вчера на пленуме говорили, Хасай рассказывал! — Раньше был «наш родной брат», а теперь «тесть Гюльбалы»! — Найди это место!» — Взяла у него полотенце, сунула в руки газету. И Мамиш пробегает ее, шепчет:

«…прирост промышленного производства… ускорение темпов нефтяного… повышение эффективности… при активной поддержке…»

«Не здесь, не здесь! — Хуснийэ надела очки и тычет в середину газеты. — Здесь ищи!»

«…усилить борьбу с проявлениями собственничества и мелкобуржуазного индивидуализма…»

«Дальше, дальше!»

«…сигналы трудящихся о злоупотреблениях…»

«Вот, вот!»

читала ведь сама, чего же меня заставляешь!

«…и лично…»

«Это о тесте!»

«…в деле подбора и расстановки кадров… бесконтрольность…»

«Говорила я ему!»

«…беспринципность, порождающая обстановку безответственности…» «Так, так».

«…безнаказанность…»

«А ну-ка покажи! — Мамиш показывает, и она вчитывается: — «Без-на-ка-зан-ность». Ай-ай-ай! И мы породнились с ним! Я такие подарки им понесла на обручение!.. — Смотрит на Мамиша, и за стеклами удивленные глаза. — Ай-ай-ай!» Но это было потом…

А Хасаю, раз Рена говорит, что Гюльбала прав, ей виднее, чего ради портить кровь на ночь глядя? Сын ведь, не чужой, поспорили, и хватит!

— Я расскажу вам занятную историю о красных тридцатках! Однажды в разгар веселья, это было в том же сорок третьем, к нам постучались. Смотрю, стоит щупленький мужчина, а в руках незачехленный тар держит, весь инкрустированный перламутром. Вспоминаю, что где-то до войны слушал его игру, мастер-виртуоз, бедняга умер недавно… Пришел, говорит, увеселить вашу компанию! Я его приглашаю, радуясь удаче…

Но Гюльбала вскочил.

— Нет, не удастся тебе заставить меня молчать! — И палец, словно револьверное дуло, на Агу и Гейбата: — И тебе я готов ответить, и тебе!

В тот же миг — надо же, чтоб так совпало! — одна из ярких, похожих на свечу ламп в люстре, щелкнув, погасла, и все три брата, не сговариваясь, разом залились хохотом, и даже Мамиш не сдержал смеха: смешно вышло, что совпали и вспышка Гюльбалы, и щелчок лампы — казалось, и она испугалась его угрозы. Лишь Рена с беспокойством взглянула на перегоревшую лампу — где она найдет такую свечеобразную?

Гюльбала растерянно, ничего не понимая, уставился на Мамиша и, видя, что и он смеется, часто-часто заморгал густыми ресницами, изумленно обвел глазами сидящих и, не говоря ни слова, сел, опустил голову. Кажется, он не слышал даже, как треснула лампа, не заметил, что погасла она, одна из дюжины.