Восточный фронт адмирала Колчака

В течение августа и сентября месяца 1918 года сравнительно нетрудно было проникать в эти пункты посылаемым из Перми светлановским курьерам, но в последующие месяцы это делать было уже совершенно невозможно, да и надобности не было, так как обстановка весьма серьезно осложнилась и французы сами покинули и Москву, и Петроград. Все участвовавшие в этом деле лица выехали во Францию, и только один капитан Парис прорвался в Сибирь и временно находился на Восточном белом фронте. За все последующее время Светланову так и не удалось видеться с этим весьма энергичным капитаном, который отлично изъяснялся на русском языке. Таким образом, вынужденное сидение Светланова в Перми сводилось уже к выжиданию изменения военно-политической ситуации в районе Перми до того момента, когда можно было бы перейти по ту сторону линии фронта, которая разделяла в это время «красных» от «белых».

Жизнь в большевистской Перми в течение последних двух месяцев перед занятием ее сибирскими войсками была полна тревоги и ужаса. В городе и на Мотовилихе, так называемом районе военных заводов, царил кровавый террор. Всюду шли аресты и расстрелы. Кто из жителей Перми попадал в Мотовилиху или в местную семинарию, где располагалась Чрезвычайка, тот оттуда живым уже не возвращался. Про Мотовилиху народная молва говорила, что там «живьем» сжигают в заводских печах, семинарский сад был весь завален трупами расстрелянных там «буржуев», священников и офицеров…

После занятия Перми белыми автор настоящих воспоминаний сам лично убедился в полной справедливости последнего сведения. Действительно, в саду, довольно обширных размеров, всюду валялись трупы, видимо, давно расстрелянных жителей Перми, имевших несчастье попасть в это место смерти и пыток. В ужасных позах, изуродованные, полураздетые, там и сям валялись полузасыпанные снегом фигуры несчастных. Толпами народ валил в этот страшный сад, разыскивая среди погибших своих родных и близких людей. Все это знал в Перми каждый житель и больше всего боялся попасть на особый учет и внимание агентов Чрезвычайной комиссии.

Каково же было настроение тех, кто невольно находился в эти страдные дни в Перми и вынужден был, как, например, Светланов, скрывать свое настоящее лицо и положение… Никаких «артистических» выступлений публичных, конечно, Светланов для оправдания своего профессионального положения производить не мог уже потому, что не был профессионалом, да и, кроме того, появись он на «сцене» вообще, он был бы кем-нибудь обязательно опознан и с «концерта» мог бы прямо угодить или в Мотовилиху, или в семинарский сад…

В штабе Красной армии, кажется по номеру 5-й, располагавшемся в то время тоже в Перми, служило несколько бывших офицеров кадрового Генерального штаба, среди которых были такие, которые отлично знали «Светланова» в лицо. Был однажды один случай, когда «Светланов» с глазу на глаз столкнулся с полковником В.Я. Жуковым, с которым он в течение полутора последних месяцев совместно, бок о бок, сотрудничал в Петрограде в Главном управлении Генерального штаба. Жуков был немного близорук, а «Светланов» сильно видоизменил свою внешность, и потому только обошлось без «приятного» восклицания: «Ба, какими судьбами! Что поделываете, Георгий Иосифович, где служите?»

Трудно было бы в это время доказывать, что ты уже не Георгий Иосифович, а Юрий Федорович. Каких настроений преисполнен был в это время «дорогой друг Владимир Яковлевич», Светланову совершенно было неизвестно. Люди ведь так быстро меняются… После этой неожиданной встречи различными агентурными и кружными путями было выяснено, что этот самый полковник старого Генерального штаба был ревностным работником (таким же ревностным служакой он был и в Гугше в свое время) в штабе Реввоенсовета 5-й советской армии по оперативной части. Возглавлялся Реввоенсовет тогда Смилгой, Лашевичем и Уборевичем. Последний из них был в последние годы ликвидации белых армий на Дальнем Востоке командующим краснознаменной армией. Лашевич, как известно, играл печальную роль потом на К. В. Ж. Д., будучи на ней в качестве ответственнейшего руководителя ее с советской стороны.

Может быть, Жуков и не выдал бы своего бывшего сослуживца и приятеля, но этим самым он ставил бы и себя под удар со стороны тех же агентов Чрезвычайки, которые всегда могли бы арестовать и его за сокрытие опаснейшего «врага народа»… Этот случай и некоторые другие определенно говорили о том, что шутить с такими вещами в обстановке непосредственной близости от фронта жесточайшей Гражданской войны было весьма неразумно. Приходилось очень мало показываться днем на улице и на каждом шагу проявлять максимум осторожности. И в то же время надо было, как говорится, не терять лицо «профессионального артиста без специального ангажемента», то есть безработного, однако живущего в условиях некоторого комфорта, недоступного для средств рядового артиста.