Восточный фронт адмирала Колчака

Адмирала Колчака мне приходилось видеть и раньше, до Сибирского периода, и всегда его личность производила впечатление сильными, правильными чертами лица, взглядом и решительностью во всей его фигуре. В былое время он отличался, как, между прочим, и многие из моряков (вспомните Станюковича), своей малой сдержанностью, распущенностью и горячностью в речи, но за это время, несмотря на его нервность, люди, близко знавшие его и раньше, находили в нем большую перемену. Обвинение его теперь в неустойчивости во мнениях, отсутствии якобы твердости в решениях и чуть ли не характера я объясняю лишь слишком сложной обстановкой, недостаточностью знания местных народных требований, с которыми ему приходилось на каждом шагу сталкиваться. Я, например, слыхал от одного из близко стоящих к нему людей, что получить объективное освещение некоторых вопросов, как, например, в области кооперации или других практических вопросов, где государственные задачи сталкивались с местными требованиями, было весьма трудно; если прибавить еще к этому партийность, от которой деятели не могли избавиться, то станет ясной невозможность быть категоричным.

Высказав краткие положения о конъюнктуре, он нам дал поручение передать благодарность некоторым русским кругам и группам, выразившим ему доверие и солидарность в работе, а затем высказал программу, которую он клал в основу деятельности и которая сводилась к следующему.

После очищения Москвы вооруженными силами, единственно в чем он видел возможность освободить страну от поработившего ее ига, должна быть введена твердая военная власть, задача которой сводится к недопущению анархии и введению порядка, а также к защите населения от грабежей и произвола. После водворения, хотя бы относительного, порядка и спокойствия можно немедленно приступить к выборам в Учредительное или Национальное собрание, которое и установит образ Правления в государстве. При открытии Собрания, как он подчеркнул, он и возглавляемое им Правительство немедленно заявят о сложении с себя полномочий, и тогда уже будет дело Собрания решить, кому передать бразды правления до окончательного установления решения о принципах государственного Верховного Управления. Но до момента открытия Собрания, он нам сказал, власть передана никому другому быть не может, так как иначе это немедленно вызовет новую Гражданскую войну в стране, не успевшей еще оправиться от первой, и никакие претенденты допущены не будут; персональные перемены в правительстве, конечно, возможны. Тут, по-видимому, он намекал на Париж, где в это время Авксентьев и другие зашевелились и подняли голову. На мой вопрос, не будут ли допущены какие-либо выборы до падения Москвы, он заявил, что до успокоения страны считает всякие выборы и связанную с ними агитацию крайне вредной, так как она отражается на крепости и цельности армии. Его же все стремление направлено к созданию твердой дисциплинированной военной силы, могущей принести спокойствие и защиту населению. Он прибавил еще, что ему нужны честные люди, как военные, так и гражданские, и потому он просит организации, разделяющие его программу, направлять к нему живые силы, а также освещать ему положение внутри страны и не терять с ним и его правительством связи.

В заключение он нам передал кое-какие специальные указания, о которых пока не время еще говорить. Дал также поручение проехать к генералу Юденичу и дал указание относительно морского командования на Балтийском море (назвав несколько имен, как адмирала Пилкина{120}, Бахирева{121}, Развозова{122}); это, видимо, его интересовало, он уполномочил нас все вышесказанное передать от его имени и, пожелав счастливого исполнения, отпустил нас. Та твердость и сила, проявившиеся в его глазах во время этого разговора, оставили во мне очень сильное впечатление, заражали своей искренностью, и я ушел от него с еще более жгучим желанием исполнить взятое на себя дело.

Повидав перед отъездом близких людей и политических друзей, посвященных в предпринимаемое мной путешествие, и получив полномочие на освещение общей обстановки нашим политическим единомышленникам, я тронулся в путь.

В это время все кругом ликовало. 9 марта пали Уфа и Чешмы, затем Бирск, Стерлитамак, и вообще успехи на фронте были огромные. Это, конечно, поднимало настроение после зимней спячки и воодушевляло всех участников Белого дела, казавшегося таким правым и справедливым.

Успехи же эти совпали с предложением Ллойд Джорджа о Принцевых островах, и казалось, что этими победами и успехами брошен ответ на его недостойное отношение к России. Одним словом, чувствовались сила и вера в себя, в возможность освобождения Москвы. Попав в вагон, пришлось нам сразу принимать меры предосторожности, чтобы своими лицами на станциях не привлекать внимание лишних свидетелей, с которыми, может быть, придется еще встретиться и на фронте, почему благоразумие требовало смешаться с толпой.