Восточный фронт адмирала Колчака

Вся обстановка и впечатление до сих пор мне говорят, что отошедший, безусловно, хотел стрелять, но, как часто бывает, окрик изменил психологию, момент был упущен и дело обошлось. По крайней мере, он надел вновь ремень винтовки на плечо и присоединился к нам. Придя в избу, где находился их штаб, мы застали человек пять-шесть сидящих за освещенным столом. Самый молодой из компании оказался комиссаром-коммунистом и начальником отряда. Начался разговор с осмотра документов, с повторением уже заданных нам вопросов в первой избе. Заинтересовались они в результате тем, что мы прошли фронт и едем из Уфы. Помощник комиссара, не мальчишка, по-видимому из прежних полицейских, занялся паспортами, крайне внимательно изучая их, заинтересовался подписями, заподозрив их фальшивыми, старался сбить нас переспросом фамилий и т. д. Но все это делалось так грубо, а с другой стороны, так логичны были даваемые нами ответы с мотивировкой о целях поездки к своим семьям, что мы из первой части искуса вышли совершенно чистыми. В результате комиссару надоели эти расспросы, он отвлекся нашими рассказами, как мы вырвались из Уфы, о сдаче которой белым он даже и не знал. Поэтому он отклонил предложения своего помощника обыскать нас и арестовать, а начал снимать с нас показания о белых войсках, их расположении, наименовании частей, количестве людей и т. д., которые своей общностью, конечно, существенными и вредными для дела быть не могли. Все это он внимательно записывал, видимо для донесения. Попутно расспрашивал о слухах про Колчака, его деятельности, вообще интересовался нашими сведениями о белых.

В конце концов, нас отпустили, спросили, найдем ли дорогу обратно. Кто-то из провожающих сказал: «Ну, счастье ваше, что живы остались, а небось струсили?»

Придя в избу ямщика, мы расположились было спать, как вдруг появился помощник комиссара в сопровождении рыжего и еще какого-то другого товарища и заявил, чтобы мы показывали все наши вещи, что они произведут обыск. Вновь потребовали документы. Этот обыск был верхом тщательности. Они вывернули абсолютно все, прощупали каждую складку одежды, раздели догола, высыпали чай, сахар, табак, одним словом, в течение 3–4 часов так обыскали наш незатейливый багаж, что мы могли быть спокойными после, что чего-либо компрометирующего на нас абсолютно нет. Измучив нас вдоволь, отчего заплакала даже с жалости находящаяся в соседней комнате хозяйка дома, нам позволили лечь спать, а мучители ушли.

При обыске у нас не взяли ничего. К счастью, денег с нами было немного, у одного тысячи четыре, у другого около пяти. Это было нами предусмотрено, так как мы понимали, что большое количество денег наводило на нас подозрение, а также и вводило в искушение. Зарились они все на имевшуюся у меня ½ бутылки коньяку, но, разыгрывая из себя честных, неподкупных коммунистов, они отбирать ничего не хотели. Да думаю, и многочисленность их, считая и находившуюся в комнате их команду, удерживала их от конфискаций.

Наутро, чуть свет, пока еще солдаты спали, мы двинулись дальше. Пока мы собирались, к нам вышел один из красных, с виду совершенно деревенский парень, и в разговоре начал плакаться на судьбу, что эта жизнь ему опротивела, что служба его угнетает и он ждет лишь случая, как бы от нее избавиться, уйти домой в деревню. Говорил это он искренним тоном, видимо, действительно эта служба ему опротивела.

Приехали на следующую станцию. Наш новый хозяин принял большое участие в пережитом нами ночью, кляня на чем свет стоит карательный отряд, передав, что солдаты, поступающие в него, приносят присягу, расписываясь кровью, что не будут жалеть родного отца и мать и т. д., рисуя людей, идущих на такого рода службу, как самых отъявленных негодяев. Характеристику эту по отношению к карательным отрядам приходилось слышать мне не раз и впоследствии.

Выяснилось тут из разговоров, что мы находимся всего в 40 верстах от того села, в которое мы было заехали накануне ночью, где, как оказалось, стоял и штаб самого карательного отряда, действовавшего в ближайшем тылу армии, и стало ясно, что нам не поздоровилось бы; спас нас прямо-таки Бог.

Последующий путь мы совершили благополучно, ехали частью большим трактом и хотя рисковали несколько раз быть обысканными, но это уже относилось к деятельности карательных застав, не пропускавших в Казань продуктов. Вся дорога от Чистополя была загромождена крестьянскими обозами, перевозившими в спешном порядке хлеб с ссыпных пунктов в степи – к Волге. Это заставляли делать большевики, опасаясь наступления Колчака, торопясь вывезти заготовленный ими за зиму хлеб к пристаням как Волги, так и низовьев Камы, рассчитывая успеть его двинуть, до занятия Волги белыми, в центральные губернии. Оставшиеся склады хлеба решено было ими сжечь, а не сдавать, для чего был заготовлен керосин. Надо при этом заметить, что, по словам крестьян, хлеб лежал под открытым небом, без подстилки, частью покрытый дырявыми брезентами и грозил быть сгноенным от весенней сырости.