Восточный вал

Артиллерийская дуэль эта продолжалась три дня, а на четвертый жители попросили старшего офицера увезти свои орудия подальше от кладбища и храма, расположив их по ту сторону гряды, а взамен пообещали «по-людски» похоронить только что погибших его бойцов, среди которых был и офицер. На том и порешили: уцелевшие орудия увезли, и выстрелы из подножия прекратились. Однако германские снаряды еще почему-то долго попадали в могилы, словно бы какая-то сила не позволяла им преодолеть гряду.

Распятие же находилось на перекрестке улиц, почти рядом с кладбищенской оградой. Ни один снаряд около него не разорвался, а от дальних осколков статую Христа до поры спасала деревянная, с дубовым тесовым верхом, часовенка. Говорили, что окончательно она была разрушена осколками камней, долетевшими сюда от разнесенной прямым попаданием колокольни церкви. И тогда же осколком снесло часть головы Иисуса, вместе с терновым венцом. Однако произошло это – верили в местечке – неслучайно: Христос словно бы ужаснулся тому, как повели себя люди с храмом Божьим, и решил принять мучение за них еще раз.

…Когда Отшельник и германцы вышли из машины, Иисус по-прежнему «встречал» их с размозженной головой. Казалось, что прежде чем распять Христа, его пытались казнить через отсечение головы, вот только палач попался слишком неопытным.

– Так, кто мне скажет: можно ли молиться безголовому Христу?! – патетически воскликнул Штубер. Орест давно признал, что этот офицер является прирожденным артистом, причем артистом, талантливо превращающим в сцену саму свою жизнь. – Не кощунственно ли это выглядит?!

– Ни в коем случае нельзя, – отозвался Зебольд, видя, что недоученный семинарист угрюмо молчит.

– Нет, Отшельник, – еще патетичнее воскликнул Штубер, – это непозволительно! Я погрешил бы против Всевышнего и против вашей духовной семинарии, если бы заставил вас творить предсмертные молитвы перед безголовым Христом.

– Господу можно молиться где угодно, – молвил Отшельник. – В каком бы образном виде он перед нами ни представал. Пусть даже «обезглавленным». Главное, чтобы своя голова на плечах была.

– «Даже безголовому Христу можно молиться, главное, чтобы своя голова была на плечах!» – вы слышали это Зебольд? До чего же глубокая мысль! Теперь вы понимаете, почему я не спешу с казнью этого человека.

– Сохраняя его голову, мы с вами вскоре потеряем свои собственные.

Штубер взглянул на Зебольда с таким же уважением, с каким только что смотрел на Отшельника. «Вокруг меня – одни гении!» – вот что прочитывалось в этом нелукавом взгляде.

– А ведь вы, солдат-отшельник, уверяли, что это распятие сотворил ваш дед.

– И сейчас уверяю.

– Почему же вы, скульптор, позволяете, чтобы это распятие так и переживало войну с искалеченным Христом?! – возмутился Штубер так, словно Отшельнику давно предлагали вырезать новую головы распятого, а он упрямо отказывался.

Рядом остановилось двое полицейских. Старший из них, приземистый, рано облысевший мужик с внешностью нераскаявшегося алкоголика, подобострастно смотрел на германского офицера, ожидая, что тот обязательно обратится к нему за какими-то разъяснениями.

– Я готов взяться за эту работу, – понял Отшельник, что появилась еще одна возможность отсрочить казнь.

– И правильно, – горячо поддержал его намерение Штубер. – Негоже, чтобы на христианской земле Христос оставался безголовым. В конце концов, его ведь распинали без всяких отсрочек, правда, солдат? Так что он свое отмучился.

– Святая правда, – согласился Отшельник, – отмучился. Разве что в лагере военнопленных не побывал.

– Но и в Сибири, в коммунистических концлагерях – тоже, – улыбнулся своей иезуитской улыбкой Штубер. – О них ты, солдат, почему-то молчишь.

В обращении к Отшельнику барон фон Штубер время от времени переходил то на «ты», то на «вы», в зависимости от настроения и степени того уважения, которое то накатывалось на него, то угасало.

Он подозвал старшего полицая и приказал записать, какие инструменты и кусок какой древесины нужны мастеру, велев завтра все это доставить в отдел СД. А когда осчастливленные таким важным заданием офицера СД полицаи ушли, объяснил Отшельнику:

– Творить, солдат, начнешь послезавтра. Для этого тебе выделят комнатку в санитарном бараке. Сроку – шесть дней, на седьмой приму работу.

– Шесть дней маловато.

– Господу шести дней хватило для создания всего сущего на Земле! – возмутился Штубер. – Святое Писание знать надо.

– Не понятно только, зачем он так торопился. Куда спешил?

– Согласен, спешка Всевышнего до сих пор сказывается на всем бытие человечества, но ведь сумел же!

– И все же, лучше бы он потрудился еще дней шесть.

– Времени у него, в общем-то, было предостаточно, поскольку никто и никоим образом его не ограничивал. Но, опять же, не нам с вами судить. Словом, шесть дней тебе, Отшельник, на все твое творческое горение, а на седьмой – казнь. Если не уложишься в срок или голова будет изготовлена не по-христиански, разопнут тебя, солдат, на этом же распятии. В назидание другим.