Восток — дело тонкое: Исповедь разведчика

Спустя шестнадцать лет Ляхтеров, будучи военным атташе в Венгрии, прибыл 3 мая 1941 года в Москву со срочным докладом об обстановке в Венгрии, Германии, оккупированных странах Европы. В кабинете наркома обороны маршала Тимошенко были во время доклада, кроме хозяина, маршал Буденный и начальник Генерального штаба генерал армии Жуков. Жуков несколько раз пристально взглянул на Ляхтерова, пытаясь, вероятно, вспомнить, где они встречались, но ничего не спросил.

После доклада Ляхтерову были заданы несколько вопросов: интересовались ходом сосредоточения немецкой армии у наших границ; возможностью использования двух венгерских армий в первом эшелоне совместно с немецкими соединениями; какую броню имеют немецкие танки. Ляхтеров обстоятельно ответил на каждый из них. В конце обсуждения доклада нарком заметил Николаю Григорьевичу, что конкретные задачи ему поставит генерал Жуков.

В это время в кабинет наркома вошел адъютант и сообщил, что начальник Отдела внешних сношений просит разрешить ему срочно доложить о чрезвычайном происшествии. Когда его пригласили в кабинет, он доложил, что в районе Тулы задержан помощник военного атташе посольства Германии, переодетый под колхозника. Задержанного поместили в красном уголке станции и ждут указаний — что с ним делать. Маршал Буденный вскочил со своего места, стукнул кулаком по столу и закричал: «Как что делать — расстрелять!» Тимошенко, улыбаясь, подошел к Буденному, положил ему на плечо руку и спокойно сказал: «Тише, Семен, а то фашисты всех наших дипломатов в Берлине перестреляют».

Нарком сообщил Ляхтерову, что ему звонил Вышинский из МИДа, он хочет переговорить об обстановке в Венгрии. Тимошенко разрешил Ляхтерову, после беседы с Жуковым, поехать в МИД к Вышинскому.

Прощаясь с наркомом, Ляхтеров передал ему настоятельную просьбу военного атташе в Берлине генерала Туликова разрешить ему срочно прибыть в Москву для доклада о неизбежности войны с Германией, которая может начаться в середине июня 1941 года. Тимошенко ответил: «Сейчас не время заниматься поездками, у нас есть постоянная радиосвязь с Берлином».

Оказавшись в своем кабинете, Жуков вновь пристально посмотрел на Ляхтерова и спросил: «Что-то мне ваше лицо знакомо?» Николай Григорьевич напомнил ему, что много лет назад они встречались в Ленинграде в тире 31-го стрелкового полка. Жуков усмехнулся, ударив себя по лбу, покачал головой и, извинившись за забывчивость, приступил к делу. Он заметил, что детальные задачи по разведке будут поставлены начальником Разведуправления. «Необходимо срочно проверить и установить, имеются ли у немцев сейчас танки с лобовой броней 75 мм и выше. В каком количестве и где они находятся?..»

Ляхтеров доложил начальнику Генерального штаба, что в Разведуправлении есть сведения о разработке в Германии таких танков и самоходных орудий. Но специалисты считают, что от первых пробных испытаний опытного образца до серийного производства таких машин требуется от двух до трех лет. В войсках Германии сейчас таких танков нет. Николай Григорьевич подчеркнул, что он лично наблюдал в марте — апреле 1941 года прохождение через Венгрию трех немецких танковых дивизий для нападения на Югославию и их возвращение обратно для ремонта. Все танки имели 22-мм броню. (Только летом 1943 года на Курской дуге и в районе Харькова появились новые немецкие танки с броней 75 мм — «Пантера» и «Леопард» и самоходные орудия «Фердинанд» с броней 220 мм.)

От Жукова Ляхтеров поехал в МИД к Вышинскому. Он проинформировал заместителя наркома об обстановке в Венгрии и о твердом решении регента Хорти и правительства страны выступить на стороне фашистской Германии в случае ее войны с СССР.

В прессе последних лет уже много писалось о репрессиях в армии накануне второй мировой войны. Они нанесли огромный ущерб Советским Вооруженным Силам, всей обороноспособности Советского государства.

Внутриполитическая обстановка в стране в 30-х годах вызывала у Сталина опасения в отношении позиции крупных военачальников (Тухачевского, Егорова, Триамдофилова, Берзина и др.), которые открыто критиковали выдвиженцев Сталина — Ворошилова, Буденного, Кулика, Щаденко и других, не понимавших необходимости создания современной, высокомеханизированной и мобильной армии, усиливали подозрительность и определенные опасения, что армия может проявить колебания в поддержке проводимого им курса. Отсюда стремление убрать из армии всех колеблющихся, всех, кто вызвал у Сталина и его ближайшего окружения хоть малейшие сомнения.