Вот ангел пролетел

Чтобы что, задумчиво пожевал ус, в итоге, пожалуй, чтоб узнать другую правду.

А чем тебя эта не устраивает?

А тебя устраивает, продолжал он, как в израильской армии, отвечать вопросом на вопрос, так же без усилий перейдя на "ты", устраивай она тебя, наверное, жила б дома, а не ушла бомжевать.

Кино, уточнила вяло, собираясь закруглять.

Телевидение, уточнил энергично.

Сонька, свернувшаяся клубком и задремавшая в своем углу, издала во сне пронзительный звук, как журавль на болоте. С ней случалось.

6

Ослепляющие осветительные лампы в нашей конуре, где тьма тьму погоняет, даже если примус и керосинка в работе, а еще камеры, а еще трансформаторы, движки, провода плюс большие зонты, черный и серебряный. Людей набилось. Штук шесть. Как поместились. Накануне Сашка прислал сказать, чтоб никакое барахло покупателям не отдавать, ждать съемки, все, мол, будет происходить в кадре. Не поняла, где, но не переспрашивала. Чего спрашивать, мозги тратить, когда надо будет, увижу. Пока сказали не обращать внимания, делать свое, что обычно. Свое - в поле идти. А они говорят, Алексан Алексаныч велел аппаратуру здесь установить, а в поле после. В мелочах, а чужая власть началась. Чем взял, что я душу свою бессмертную, волю свою ему по кусочку продаю-отщипываю. Обпоил - меня не обпоишь. Здоровье, как сказала, несмотря ни на что, крепко, а вес принимает и распределяет литры по массе как по маслу. Пью-пью, а разум не пропью. Лишь прибасить могу. А обольщение состоялось. Обольстительный мальчишечка, ничего не скажешь. Умен. И внутри огнем горит. А мне словно кто запрет наложил своей жижей протухшей, болотной, зеленой его синий пламень заливать. Сидела следила за ними. Как жуки в банке: жу-жу-жу. Подвинь, передвинь, убавь, прибавь. Играют в игру с серьезным видом. Скука стародавняя, хоть дело малознакомое. Улеглась. И Соньке велела отдыхать. Сонька лежит подсматривает, красная, как всегда, и еще краснее. Наблюдала за ней и не заметила, как ушла прочь.

Ушла к Роберту на свиданье, чего сто лет не бывало. Выплыл из-за поворота реки, стоял, без страха и упрека, широко ноги расставил, в лодке покачивался, среди серебристых рыб пойманных, смотрел на меня. У-у-у, красавец мальчик. Пошла к нему по воде. Иду, а лодка все не приближается и не удаляется, как бы я на месте ногами ни перебирала. Сколь часто недостижимое ведет себя таким образом. И вдруг серебристые рыбы начали выскакивать из лодки, вертясь на солнце и блестя то одним, то другим драгоценным боком, точно пляску света устроили. И как занавес из света возголоменился между мной и Робертом, и закутывал в себя Роберта, и рассасывал там, в себе, так что мальчик мой растворялся в рассеянном сиянье, а меня к нему не пускали. Я захрапела, как лошадь на дыбках, рванув к нему и оставаясь на ровном месте, дышляк, с задышливым дыханьем. От храпа собственного очнулась. Должно, ихние лампы сквозь кожуру века рыбами просвечивали.

Сашки нет. И не появлялся. Зато негр и крашеная тут. Страдают от вони, невооруженным зраком видно. Ихняя забота, пусть страдают.

Можно вас попросить эту шапку снять, когда съемка начнется, крашеная ко мне, кривясь, обратилась.

Нет, говорю.

Почему, спрашивает.

Не хочу.

А сниматься хотите, следующий вопрос.

Не хочу.

Вижу, глазки у нее как железные гвоздики сделались.

То есть как не хотите?

Так.

А как же мы сюда всей бригадой съемочной приехали, все здесь ставим?

Ваше дело.

Значит, не будете сниматься?

Буду.

То есть вы просто капризничаете?

Нет.

А что же?

А что неточный вопрос ставишь, а я точный ответ даю: не хочу, но буду, посколь обещала.

Железо растворилось, как в кислородной среде, хоть она у нас, ясно дело, далеко не кислородная. Крашеная осторожно улыбнулась.

Ваше как отчество, Прасковья...

Я не Прасковья.

А нам Алексан Алексаныч сказал, вы Паша.

Вот Паша и есть.

Хорошо, Паша, вернемся к шапке, может, все-таки снимете, потом захотите, по ходу дела наденете, а то ваших прекрасных глаз не разглядеть.

Как же ты разглядела, проворчала. Пообещала снять. Ну не буду я из шапки проблему делать. Вот и хорошо, так бы с самого начала, пропела медная ласково, как ребенку, с негром переглядываясь. Играют и думают меня в ихнюю игру вовлечь. А я гляжу на них из своих заглыбей глазами моего ангела и отчего-то мне их жалко сделалось, хоть плачь. А слезы все высохли на гражданке. Посему плакать нечем. Так что чисто филологический оборот. О, куда понесло тебя, Паша, Пашенька, малышка Пат неизъяснимая. Забыла, что невозвращенка. Передернулась, как от алкогольного озноба, и силком вернула себя в сегодня, в сейчас, долгой практикой достигнутое, где неминуче пребываю, не удалясь ни вверх, ни вниз, ни назад, ни вперед.