Вот брат твой!..

— Вот чудак-человек! Говорят же тебе: не в соске дело. Пускай даже и сосать будет, а все одно подохнет. Он, звереныш-то, как ить устроен: пока слепой, сам испражниться не может. Вот тут матка-то и нужна. Она, што ты думаешь, делает? Лижет жопку-то зверенышу, а пока лижет, он, значит, и оправляется. А без этого у него запор случится, и уж тут ты, хоть тресни, ничем не поможешь.

— Первый раз слышу, ей-богу! — сказал Денисов. — А как же тогда выкармливают? Да я сам, когда пацаненком был, крольчат выкармливал! Крольчихи-то, бывает, бросают их, дак я подбирал и выкармливал. Из соски. Еще как пили!

— Сравнил тоже — крольчата! Они только вылезут, а уже смотрят. Ты вот в лесу живешь, зайцев, чай, видишь — хоть одного слепого зайчонка видал? Да ему ишшо и недели нет, а уж он вовсю бегает да на траве пасется. А твой, — Федотыч показал на лукошко, где лежал медвежонок, — дай бог, через месяц только глядеть начнет.

Денисов верил и не верил Федотычу. С одной стороны, тот, конечно, знал, что говорил, — за двадцать-то лет охоты всякого зверья навидался, а с другой — Денисову казалось, что такого не может и быть, чтоб медвежонок не мог сам сделать свои делишки. Что человек, что зверь — одинаково устроены. Поел, попил, а там, глядишь, и приспичило. Вон младенец, только и знает, что пеленки марать. А медвежонок чем хуже?

— Не знаю, может, и твоя правда, — сказал Денисов, — да мне-то что теперь делать? Не выбрасывать же его. Завтра достану соску, и будет сосать как миленький.

Федотыч развел руками:

— Ну, тогда гляди сам, а я тебе все сказал.

Охотники, разделавшись со щами, напились чаю, покурили и велели возчикам запрягать лошадей.

— Дак приходить за щенком-то? — спросил Федотыч, собравшись.

— Приходи, конечно! — ответил Денисов. — Недельки через две заглядывай, сам и выберешь, какого захочешь. Живешь-то далече?

— В Ярышкине. Поди, слыхал про Ярышкино?

— Как не слыхать — слыхал! — усмехнулся Денисов. — У меня там друг ситный живет.

— Это кто ж такой?

— А Яшка Наконечный. Небось знаешь?

— Яшку-то? Ишшо бы не знать, первый жиган, надоел всем хуже горькой редьки. Ты-то чего с ним снюхался?

— Снюхаешься, когда он всю плешь мне проел! Озорует в лесу — спасу нет. Стреляет, все подряд, петли ставит. И никак не поймаю сукинова сына, лес насквозь знает, промеж пальцев ускальзывает.

— Ты с ним держи ухо востро, — серьезно сказал Федотыч. — Застукаешь — он и пальнуть в тебя может, за ним не заржавит. И што с человеком сталось? Я ведь Яшку-то во с каких лет знаю. Он ведь без отца и без матки рос, у Маркела Наконечного жил в дому. Ты-то Маркела не знаешь, помер он давно, а я от него много набрался. Главный охотник был Маркел-то, на всю округу. Жил вдвоем со старухой, детишек-то бог не послал. Вот он и взял Яшку к себе. Вместо сына. Все к лесу приучал, думал охотником сделать, а Яшка-то вырос да и начал чудить. Будто сглазил кто. Из дому ушел, шлялся где-то. А посля войны снова возвернулся. Маркела-то со старухой уже в живых не было, а дом-то стоял, вот Яшка и стал в нем жить. И сейчас живет, да больше все на стороне скитается. Избаловался ничего не делать-то, вот и браконьерничает. А дома у него полный разор, Яшки-то по месяцам дома не бывает, по тайге носится. Люди разное про Яшку говорят, дак разве кто знает правду-то?.. Ну ладно, бывай здоров! Жди, заскочу обязательно…

Глава 5 Приемыш

Утром, чуть посветлело, Денисов встал на лыжи и покатил в соседнее село. Даже и не поел, торопился. Медвежонок всю ночь пищал и скребся в лукошке, и Денисов, боясь, как бы он не подох раньше времени, жал во все лопатки. До села было километров семь, там у Денисова имелись знакомые, которые могли помочь с соской. Лишь бы дождался медвежонок, а уж там он накормит его до отвала.

Знакомые, увидев Денисова в такую рань, удивились, а узнав, зачем он приехал, и вовсе разинули рты. Никак дитем обзавелся, сказали. Хуже, ответил Денисов, медведем. С дитем-то уж как-нибудь управился б, а вот с медведем хоть караул кричи, так что выручайте, найдите соску. Зачем медведю соска? Да какой там медведь, уж и пошутить нельзя, — медвежонок, сосунок несмышленый. Второй день без еды, боюсь, сдохнет.

Соску раздобыли, и Денисов, отказавшись от картофельных пирогов с чаем, которыми его хотела попотчевать хозяйка, припустил назад. Вроде нигде никакой заминки не было, а время пролетело как во сне — когда Денисов вернулся на кордон, уже перевалило за обед.

Медвежонок по-прежнему пищал, значит, был живой, и Денисов засуетился над ним, как клуша.

— Счас, милок, счас, — приговаривал он. — Много ждал, маленько подожди, счас мы соску тебе наладим.

Растапливать печку не было времени, и Денисов разжег на шестке лучины и на них подогрел молоко. Налил в бутылку, надел на горлышко соску. Вынул медвежонка из лукошка, положил к себе на колени.

— Ну-ка, милок, разевай роток! Молоко-то знаешь какое? Машкино молоко, козы моей, ты и не пробовал такого! Мед, а не молоко!