Вот был слуЧАЙ. Сборник рассказов

Все встали, шапки качнулись, слушают, я тоже, вскочил. И терзает меня мысль, напоминает этот говорун, мне какую-то нашу, политутку. Прислушался, присмотрелся, дошло: прямо двойник, старшего по справедливости. Наговорит, нашумит, и… этот до новых вызовов, тот до новых выборов.

Тот, который говорил, замолчал. На колени упал, полу одеянья, которого в кресле, вроде как поцеловал, но мне – то отсюда видно – не целовал, лицо свое, потное вытер и уполз на карачках, лавируя меж кресел. Я сразу, «избранников» в этой позе прикинул: нет , не смогут. Зады жирные, креслами отполированные, из стороны в сторону бросать будет, кресло тощего, зацепить могут, а за это их топором обтешут, под размеры. Чтоб габариты, значит, соответствовали, и проходили, где должно. Вихляя, тощим задом говорун, исчез. А я в приготовления ударился, пока не началось, буквы в уме перебрал, даже «яти» повспоминал, чтоб не обмишуриться ненароком.

3

Вспомнил про роль запятых из мультфильма «Вовка в тридесятом царстве» не ошибиться бы, после «казнить» не поставить.

Перо оглядел, подгрыз малость, для тонкости. Лизнул пару раз, для мягкости. Свиток из кармана достал, развернул, руками подергал, пальцы размял, костями пощелкал. Голову к царю повернул: глаз навострил, лысину под углом выставил, чтоб блики ему в глаза не давала.

А он, внимательно так смотрит на меня, и палкой своей, пристукивает в задумчивости, легонько так, пока пристукивает. А глаз чернявый, нехороший, полный неожиданностей.

Это приготовления мои, его отвлекли. Смотрит он, не хорошо как-то, не хорошо, будто подумывает, как меня наказать. Испугался я. «Иван Васильевича» вспомнил, Шапку сдернул, в руке зажал. И заорал, как блаженный, – Прости, холопа, грозный Иоанн, что привлек, твое внимание! И судьбу, не пытая, со ступеньки прыг, лбом в пол хрясть – хлоп. Правду скажу, поклонов не считал, но лоб звенел, как царь-колокол, пока прощенья с сапога дождался.

Встал он с кресла, стукнул палкой и говорит, – Бояре думные, чтоб пес шелудивый, вас разодрал, придумали ли чего? Неделю вам дал, чтоб отдохнули. Чтоб меда попили, да, девок дворовых пощупали. Аль, не хватило?

Ишь, ты,– думаю я,– так вот они откуда у нас, думские каникулы, по неделе, но двадцать раз в году. Полезного, ничего не переняли, один лишь разгуляй. Мало диссертаций слизывали, так и тут сплошной плагиат.

Ну, кто ответ держать будет?– рыкнул грозный царь, и посохом с силой об пол, – Кто скажет, где денег взять, когда вся казна пропита, про дуванена? Царь персидский денег просит, поиздержался нехристь, шах ичкерийский взбунтоваться грозит, чтоб у него мудя, на челе выросло. А я сиротинушка? Совсем до ручки дошел: в баню, без девок, без мыла хожу. Доколе, я это терпеть буду?

И взором чернявым, многообещающим таким, карами грозящим, по думным боярам провел. Двое по сторонам у кресла стоящие, алебардами потрясли, наглядно, царский взгляд, подтвердили.

Шапки высокие затряслись. Я сразу, прикинул. Если шапки так трясутся, какой – же каруселью под ними-то все ходит. Смотрю, толкают на середину какого-то боярина. Он назад, а его снова, уже с пинками, на середину. Худородный, по шапке из чернобурки, видно, крайнего нашли, которого не жалко. Ему перед царем и ответ держать. Снял он шапку, мехом потное лицо подтер, глазищи в потолок упер. Перекрестился три раза и завел:

– Сударь наш, государь! Хоть сразу руби, хоть погодя. Но вот на неделе то этой разгульной, мысля ко мне пришла. Умная мысля, она, ведь государь, всегда опосля. А ко мне, вообще, не думой пришла, государь-надежа, а в образе девки моей, дворовой Настехи – засранки. Медведь о прошлый год в малиннике пугнул, С тех пор и прозвище такое. А так, ну вся при всем, начнет веником охаживать печка – каменка, от благодати краснеет.

– Я сейчас тебя, дрыном вон этим отхожу, да так, что хоромы затрясутся. Что тянешь – то, чай, не Настьку за вымя. Глаголь, раз начал, – сверкнул чернявыми глазами, царь Иоанн.

– Неделю всю, надежа наш царь – государь, каждый день, а то и по два раза на дню, она у меня на починку сарафана по копеечке испрашивала.

–Горяч, смотрю я, больно ты. Терпежу в тебе нет. Разденется то пока, не дождаться что ль? Хотя мы тоже, рысаками-то бывали, знамо дело, если приспичит, – почесал бороденку государь, – дальше глаголь,

Баба разодетая, от этих его слов, вспыхнула вся, и платочком, обмахиваться стала.

– Да мигом раздевалась, грех жаловаться, да и в баню в сарафане-то, никто и не ходит, – улыбнулся худородный, – Но на починку копеечку, все равно, каждый день брала.

– Она тебе, мозги-то веником не вышибла, забыл перед кем, и зачем стоишь, дубина стоеросовая,– рявкнул государь, и палкой своей, боярина хрясть.