Вот и вся любовь

— Ирина, ну если они не в состоянии заплатить несчастные четыре тысячи баксов! Уж мы–то с Леней знакомы больше тридцати лет… — Вот именно, смеялась я про себя.

А Е. Н. Шурика жалеет. Бедный Шурик, бедный Бренер, бедный Виталик… Я вдруг вспоминаю, что Сережа Зырянов погиб. Не уверена, что она его вспомнит, сколько нас было за тридцать–то лет.

— Как… погиб?! — у нее срывается голос.

— Провалился под лед, переходя через Каму.

Второй раз в жизни я вижу ее такой.

— Он же был здоровяк… краснощекий… Как же он… Как же он так — не смог выбраться…

Мы рассказываем, как сами тонули — плохая история с хорошим концом. Видим, что Е. Н. утомилась, и возвращаемся в ее каморку. Медленно–медленно — как она теперь ходит: волоча стопы по земле, скрипит, шкандыбает…

48

Она ставит чай, я мою руки и опять прихожу в уныние. Душ без кабинки, с дырочками в полу…

Меж кроватью и раскладушкой появился журнальный столик. Она приносит три разностильные тарелки. Берет с этажерки бумажный сверток, разворачивает, вынимает ложечки, смеется:

— Уж как я дрожала на таможне! Все боялась, что отберут серебро.

Достает коробку из–под конфет — в ней фотографии, тонюсенькая пачка. Несколько наших, четыре своих. Внук Федя, маленький и сегодняшний, с саксофоном. Они втроем: с еще не старым В. С. и Виталиком. И довоенная детская, ее–то она и хочет мне показать. На фото девочка лет девяти–десяти, я зачем–то спрашиваю, кто.

— Ихь бин. Кажется, в тридцать пятом, — она показывает на спущенный чулок, улыбается. Один краденый, другой ворованный… — Как же ты угадала?

Приходит Виталик. Она так хвалила, как мы выглядим, что я думала: Виталик постарел. Ничуть не бывало. Джинсовый, худой. Из тех, кто не нажил ни денег, ни пуза, ни лысины… Я не узнаю его, встретив снова. Она моет для сына чашку — четвертой нет. Ревниво думаю: пришел с пустыми руками, не принес матери и полбулки хлеба! Достаю пачку фотографий. Е. Н. смотрит внимательно, жадно. Рассматривает наш дом, «сталинский», с облупившейся штукатуркой, передает Виталику, с тоской произносит:

— Надо же, нормальные дома… Снег. Трещины на асфальте.

Он отвечает ей долгим взглядом. Может, он лучше, чем кажется?

— О, я помню, у нас дома была такая.

Он помнит! Я привезла фотографию, словно знала, что все оставлено дома: последний звонок, мы с Леней, Е. Н. и Надежда Игоревна. Виталик передает нам письмо для сына и стодолларовую купюру:

— Если вас не затруднит… здесь пермский адрес.

Нам пора.

— Ну что, ребятки, больше не увидимся?

— Мы еще два дня в Иерусалиме.

— Нет–нет. Уж и так столько времени мне уделили.

В подъезд выходим без Виталика. Она еле передвигает ноги. Господи, за что ей это… Спускаться не будет. Прощаемся, обнимаемся. Какая она… бестелесная, хрупкая… Идем, оглядываясь. Елена стоит в подъезде у стеклянной стены, тихонько машет.

49

Таксист уточняет адрес. Твержу заученно:

— Рашбаг. Арбаим вэхамэш.

Мы с Леней почти не разговариваем. Обсуждать нечего. Как она постарела. Как больна! В какой нищете живет… И какой гад этот Виталик! «…Что они сделали с Бренером». Кто они? Не о чем говорить. Мы оба думаем одними словами.

У Фимы даем себе волю. Описываем визит в деталях. Возмущаемся. Не принес матери и полбулки хлеба! Все возмущаются вместе с нами, все вспоминают, сколько добра бросили в старой квартире. Женя считает, у них все еще много лишнего. Фима встревает.

— Иринка, ну ты же видишь, какое мне отдали кресло?

— Фима, ты еще свой фотоаппарат покажи!

— А в чем дело? Шикарный фотик. Я купил его сам.

— Теперь это называется сам?

— Слушай, Бэлка, надень намордник! Все знают, что я нищий! Я клянчу у Жени на водку. Леня, чтоб ты знал, как ты меня расстроил своим «Абсолютом». Сколько простой водки можно взять за него?

— Меня взяли бы на таможне. Не плачь, Фима: я куплю тебе новую водку.

— Все, я спокоен. Дай посмотрю, что у тебя с часами.

Мне кажется, я в другом мире. С моим что–то произошло. Будто фильм включили с середины и без звука: не могу подключиться, не испытываю эмоций. Женя смотрит с сочувствием. Бэла не одобряет.

— Эй, подруга, Агата жрет твою косметичку! У тебя хотя бы диетическая косметика? Помоги–ка мне девочек выгулять.

Басю можно спускать, а Агата нервничает, когда ее дразнят то ли арабские, то ли афроеврейские грязные соседские ребятишки.

— Я б их убила. Я понимаю, что они приличных собак не видали, но животное в чем виновато?.. Что еще пары ножек не выросло?

У Бэлы с собой пакет для какашек, и я вспоминаю акцию Бренера. Бэла показывает мне домики с садиками, в каких хотела бы жить, чтоб собакам было вольготней… За ужином вся семья обсуждает план помощи старой учительнице. Так легче — говорить, обсуждать, верить, что все поправимо. Женя первая понимает:

— Если она такой человек, как ты рассказываешь…