Вот я

— И я его по правде красиво выложил на тарелку. Даже чуток салата сбоку.

— Как в ресторане, — сказала она, забирая его член в ладонь.

— И после первой вилки ты…

— Да?

— Знаешь, вот потому-то люди и не рассказывают.

— Мы не какие-то "люди".

— Ладно. Ну вот, после первой вилки, вместо того чтобы поблагодарить или сказать, что вкусно, ты спросила, солил ли я его.

— И? — спросила она, двигая кулак вверх-вниз.

— И это был сраный облом.

— Что я спросила, солил ли ты?

— Ну, может, не облом. Но досада. Или разочарование. Но что бы я ни почувствовал, я это утаил.

— Но я просто задала рутинный вопрос.

— О, как хорошо.

— Хорошо, милый.

— Но сейчас-то ты, в контексте тех стараний, которые я для тебя приложил, понимаешь, что такой вопрос скорее содержал упрек, чем благодарность?

— А ты так уж старался приготовить мне завтрак?

— Это был особый завтрак.

— А так хорошо?

— Так — забавно.

— Значит, теперь если мне покажется, что еда недосолена, мне надо будет оставить это при себе?

— Или я должен оставить при себе свою обиду.

— Твое разочарование.

— Я уже могу кончить.

— Кончай.

— Но я не хочу уже кончать.

Она замедлила движение, остановилась, сжав пальцы.

— Что ты сейчас утаиваешь? — спросил Джейкоб. — И не говори, что ты слегка обижена, раздосадована и разочарована моей обидой, досадой и разочарованием, потому что этого ты не таишь.

Она рассмеялась.

— Так что?

— Я ничего не таю, — сказала Джулия.

— Копни.

Она со смехом покачала головой.

— Что?

— В машине ты пел "All Apologies" и пел каждый раз "Возопил мой стыд".

— И что?

— То, что там же не так.

— Разумеется, там так.

— "Воск топил мосты".

— Что?!

— Угу.

— Воск топил… Мосты?

— Ладонь на еврейской Библии.

— Ты мне говоришь, что моя абсолютно осмысленная фраза — осмысленная и сама по себе, и в контексте песни — на самом деле подсознательное выражение моего подавленного чего-то там и что Курт Кобейн нарочно написал слова "Воск топил мосты"?

— Именно так.

— Ну, в это я отказываюсь верить. Но в то же время я дико смущен.

— Не смущайся.

— Ага, это обычно помогает, если человек смущается.

Джулия рассмеялась.

— Это не считается, — сказал Джейкоб. — Это любительское утаивание. Давай что-нибудь хорошее.

— Хорошее?

— Ну, по-настоящему серьезное.

Она улыбнулась.

— Что? — спросил он.

— Ничего.

— Что?

— Ничего.

— Да нет, я слышу, явно что-то есть.

— Ладно, — сдалась она, — я кое-что утаиваю. Действительно серьезное.

— Отлично.

— Но не думаю, что я достаточно эволюционировала, чтобы этим поделиться.

— Динозавры так думали.

Она прижала к лицу подушку и скрестила ноги.

— Тут всего лишь я, — ободрил ее Джейкоб.

— Ладно. — И вздохнула. — Ладно. Что ж. Вот мы укурились и лежим голые, и я вдруг кое-чего захотела.

Он безотчетно сунул руку ей между ляжек и обнаружил, что она уже мокра.

— Ну, скажи, — попросил он.

— Не могу.

— Уверен, можешь.

Она рассмеялась.

— Закрой глаза, — сказал Джейкоб, — так легче.

Джулия закрыла глаза.

— Не-а, — сказала она. — Не легче. Может, ты тоже закроешь?

Он закрыл.

— Вот, я захотела. Не знаю, откуда оно взялось. Или почему мне этого захотелось.

— Но тебе хочется.

— Да.

— Рассказывай.

— Вот, мне хочется. — Она вновь засмеялась и уткнулась лицом ему в подмышку. — Мне хочется раздвинуть ноги, а ты чтобы опустил голову и смотрел мне туда, пока я не кончу.

— Только смотрел?

— Без рук. Без языка. Я хочу, чтобы ты меня довел глазами.

— Открой глаза.

— И ты свои открой.

Он не произнес ни слова, не издал ни звука. С необходимой, но не чрезмерной силой перевернул Джулию на живот. Он интуитивно понял: ее желание предполагает, что она не сможет видеть, как он на нее смотрит, что у нее не будет и этой последней страховки. Она застонала, давая понять, что он все понял верно. Джейкоб сполз к ее ногам. Раздвинул ей бедра, потом еще, шире. Поднес лицо так близко, что ощутил ее запах.

— Ты смотришь?

— Смотрю.

— Нравится, что ты видишь?

— Я хочу то, что вижу.

— Но тебе нельзя трогать.

— Не буду.

— Но ты можешь потеребить себе, пока смотришь.

— Уже.

— Хочешь насадить то, что видишь?

— Да.

— Но нельзя.

— Да.

— Хочешь потрогать, какая я мокрая?

— Да.

— Но нельзя.

— Но я это вижу.

— Но не видишь, как там все сжимается, когда я готова кончить.

— Не вижу.

— Скажи мне, на что я там похожа, и я кончу.

Они кончили одновременно, не касаясь друг друга, и на том могли бы успокоиться. Джулия повернулась бы на бок, устроила голову у Джейкоба на груди. Они бы заснули. Но что-то произошло: она посмотрела на него, поймала его взгляд и снова закрыла глаза. И он закрыл глаза. И все могло завершиться тут. Они могли бы изучать друг друга в постели, но Джулия поднялась и принялась изучать комнату. Джейкоб не видел ее — он знал, что лучше не открывать глаз, — но слышал. Ни слова не говоря, он тоже встал с кровати. Они оба потрогали ступень в изножье, письменный стол, стакан с карандашами, кисти на гардинных вязках. Джейкоб потрогал глазок, Джулия — ручку настройки потолочного вентилятора, Джейкоб положил ладонь на теплую поверхность мини-холодильника.

Она сказала:

— Ты понимаешь меня.

Он сказал:

— Ты меня тоже.

Она сказала: