Вот идет человек. Роман-автобиография

Как только я остался один в своем номере, в дверях появилась маленькая темноглазая горничная с полотенцами. Не успела она войти, как я уже собирался рассказать ей про свой побег, но она меня перебила и спросила: «У вас есть носовые платки?» — «Нет». — «Ну что ж, — сказала мне эта пара любопытных темных глаз, — когда вы примете ванну и пообедаете внизу, я принесу вам носовые платки. И тогда вы сможете рассказать мне всю вашу удивительную историю. Просто сейчас я очень спешу». Я быстро принял ванну и, как был небритый и в лохмотьях, но в отличном настроении и страшно голодный, спустился вниз в ресторан. Сидевшие за столами господа и дамы в вечерних туалетах уже знали историю моего побега. Ко мне подошел старший официант. Побег и голод — вот о чем говорил мой взгляд, а я пробежал пальцами по строчкам меню и сказал: «Для начала вот эту страницу!» На этой странице были икра, устрицы и все деликатесы, какие только имелись в ресторане. К ним я заказал самое дорогое сухое шампанское марки «Mumm», сразу две бутылки — одну сейчас, а вторую с собой в номер. Лицо официанта светилось восторгом: такого голодного посетителя он еще никогда не обслуживал. Люди за соседними столиками, какими бы чопорными они ни были, дружелюбно мне улыбались. Я же уже думал об обещанных мне носовых платках и поэтому торопился. Прихватив бутылку шампанского, я поднялся в номер. Ждать пришлось недолго. Темноглазая девушка, робея и смущаясь, вошла, держа в руках маленький носовой платок. Наполнив два больших стакана шампанским, я стал рассказывать ей про войну, плен, Италию и свой побег. Она то и дело перебивала меня и спрашивала: разве Италия не прекрасная страна? Да, это действительно так! Боже милостивый, как же раскрывались наши сердца, чтобы дать друг другу приют! В комнате уже давно было темно, а мы всё пересказывали друг другу вечную историю любви.

А когда утром пришла пора прощаться, когда она уже собиралась уходить, она лишь сказала: «Теперь ты должен мне кое-что пообещать, чужестранец». И ее глаза наполнились слезами расставания. «Конечно, мое милое кареглазое дитя! Я не только дам тебе обещание, я его еще и сдержу!» Я думал, она хочет, чтобы я на ней женился, что она отправится дальше вместе со мной. Я был готов на все, лишь бы она не плакала. Слезы всегда вызывают во мне стыд и печаль. И вот она смотрит прямо перед собой и медленно, запинаясь, говорит: «Видите ли, солдат, я — итальянка, и у меня на этой войне два брата. Пожалуйста, не стреляйте в них! — Ты меня любишь?» — неожиданно спросила она меня. Я что-то пробормотал в ответ и обнял ее. «Если ты меня любишь, ты должен мне пообещать никогда не стрелять в итальянских солдат, не стрелять в итальянцев!»

Со стыдом и комком в горле я дал девушке с вишневыми глазами это обещание и не нарушу его, пока со мной Господь!

37

На следующий день у австрийского консула — молодого, внушающего доверие господина с ухоженной светлой бородой — был прием. Пожилые господа, их молодые протеже, специально приглашенные чайные дамы — все они восхищались моей историей и хвалили меня за «патриотический поступок». Тут мне впервые стало ясно, что причина моего побега была как раз не в этом. Никогда я не думал о том, что, совершив побег, стану патриотом или героем. Я бежал, потому что рвался на свободу, но даже это уже чересчур напыщенное объяснение. Я бежал, потому что рвался обратно в театр. Или из-за неудовлетворенных сексуальных желаний, или из любопытства — просто чтобы посмотреть, можно ли оттуда сбежать. И самое главное, я бежал шутки ради, потому что совершить побег казалось невозможным. Но уж точно не из-за того, за что меня теперь превозносило это общество.