Вот идет человек. Роман-автобиография

И вот в один воскресный день мы наконец созрели: с моим школьным приятелем Розенкранцем мы надели на себя по две рубашки и по два костюма (будничный и субботний) и двинулись в направлении Коломыи. Сердце в груди бешено колотилось. Под вечер мы уже проходили мимо родного села Вербивицы и решили переночевать не у моего старшего брата, а у тети Фейги, потому что брат задержал бы нас и отправил бы обратно домой. На следующее утро мы встали ни свет ни заря, набили свои сумки огурцами с тетиного огорода и отправились в путь. Прошагав полчаса по проселочной дороге, мы услышали, что нас кто-то зовет. Ох, это была тетя Фейга, которая никогда не улыбалась и всегда разогревала свои пресные, жидкие супы. У нее вся еда была невкусная. Она из всего умудрялась сделать суп. Я думаю, она варила суп даже из старого белья и тряпок, и это всегда были вчерашние или позавчерашние супы, она их только разогревала и никогда не варила ничего свежего. Нам оставалось только удивляться, когда она готовила то, что потом разогревала? Ее мы тоже называли «подогретой» тетей, потому что именно так она и выглядела — подогретой! Жидкой и позавчерашней. И вот «подогретая» тетя догнала нас и стала обыскивать наши сумки. Не обнаружив ничего, кроме огурцов, она призналась, что подумала, будто мы украли у нее яйца, оставила огурцы нам и пошла обратно домой. Мне было так стыдно перед своим другом, что я не смог простить своей тете этого позора и даже сегодня держу на нее обиду.

Проведя полдня в пути, мы добрались до городка Гвоздец, который был еще меньше Городенки. Здесь мы впервые почувствовали сильный «голод на чужбине» и, недолго думая, продали свои нарядные костюмы, купили себе свежий хлеб, творог, масло и молоко и наелись досыта. Внезапно у нас появилось и хорошее настроение, и деньги, мы собрались с духом и снова двинулись в путь. Вечером мы пришли в Коломыю. Здесь я сразу же обошел все пекарни, впервые в жизни произнес условный пароль пекарей «Ушиц»[13] и услышал в ответ «Лемшиц»[14]. Думаю, что изначально эти два слова звучали как «онешуц»[15] и «нимшуц»[16]. Пекари-подмас-терья обычно много «путешествовали», особенно летом. Зимой они оставались где-нибудь работать за небольшую плату, но как только наступала весна, на гужевой дороге можно было встретить сотни кочующих пекарей. Завидев собрата, пекарь-подмастерье выкрикивал приветствие «Ушиц», слышал в ответ «Лемшиц», и вот уже чувство домашнего тепла и взаимовыручки сопровождало его в дороге. Подмастерья, к которым я подходил в Коломые, говорили со мной как со взрослым, выспрашивали меня о том о сем, делились хлебом и советом, куда пойти в поисках работы. Они сразу же отправили меня к одному пекарю, который приехал из городка Яблонов, что недалеко от Коломыи, искать себе помощника. Этот человек, который когда-то сам работал у нас подмастерьем, нанял меня за двадцать гульденов в год, еду и проживание. Спал я на печке, ел два раза в день, а на завтрак получал еще два крейцера, чтобы «купить что-нибудь к хлебу». В голове у меня сразу завертелись мысли о тех чудесных вещах, что я смогу купить себе к Пасхе, и особенно о резиновых набойках! Мой друг Розенкранц тоже нашел себе место: он устроился приказчиком в скобяную лавку, получал намного меньше меня, но зато работа у него была благородная.

Яблонов находится в предгорье Карпат. Отработав первую ночь и рано утром получив свои первые два крейцера, я отправился на рынок, купил себе прекрасной свежей голубики у крестьянина-гуцула, и вдруг увидел со спины мужчину, который как раз спускался с подводы и озирался вокруг. Я сразу узнал его широкую спину: это был мой любимый отец! Я помчался к нему, он взял мою дрожащую руку и тихо и ласково сказал: «Иди, дитя мое, оденься, а я подожду тебя здесь». Через пять минут я уже был на месте, мы сели в одноконную повозку, которую отец одолжил у моего брата Шахне Хряка. Править лошадьми отец доверил мне, потому что знал, как я люблю это делать. И всю дорогу мы говорили с ним о Карпатах, о плодородной черной земле, о том, какие красивые дети у старшего брата в деревне, о ценах в разных городах и о том, что отец скоро собирается к прославленному ребе в Чортков. В этот день отец говорил со мной о тысяче разных вещей, но не произнес ни единого слова о моем побеге. Светлая ему память!

18