Вот идeт мессия!..

– Или датчанам, – насмешливо подсказал Юрик.

Боря вдруг оживился:

– Да-да! Именно Дания, именно датчане! Симпатичный, никому не наступающий на мозоли народ! К тому же, ты знаешь, старик, что датчане в годы Катастрофы спасли всех своих евреев?! Рыбаки вывезли их ночью на лодках…

Сказал и – осекся… Он ощутил вдруг с безысходной ясностью, что и умерев и родившись вновь, даже при других обстоятельствах и в новой шкуре, он до Страшного Суда обречен чувствовать этот мир, судить о нем и совершать поступки, ведомый импульсами и предпочтениями своей древней еврейской души…

28

…По утрам она работала над романом. Уже позади осталась начальная стадия работы, когда, как муравей соломинку, несешь в тетрадь мелькнувшую мысль (пригодится, не пригодится?), живую деталь, обрывок смешного диалога, когда не знаешь еще, что пойдет в дело, когда посреди какого-то разговора вдруг замираешь, чувствуя, что эта вот, миновавшая вибрация воздуха, по неуловимой, неопределимой тональности, тоже не что иное, как строительный материал для будущей башни…

Уже были написаны несколько сцен, уже промяты кое-какие второстепенные линии сюжета, набросаны некоторые персонажи… Пора было появиться герою. Она уже знала, что это будет женщина, но пока не чувствовала, не понимала, не представляла ее… И поскольку в финале собиралась принести ее в Великую Жертву, то не торопилась. Ей было страшно: впервые в жизни она замыслила убийство…

Эта женщина будет во всем другой, и, конечно, она – в отличие от самого автора – должна любить все это маленькое, единственное для нее пространство, эту землю и населяющих ее людей, которых она считает своим народом, ведь истинная жертва – та, что за народ, за грехи его, за жизнь его, за землю… Другая жертва просто бессмысленна…

По утрам она ходила кругами по комнате, ходила и думала, и привыкала к мысли о грядущем жертвоприношении в финале романа. И не торопилась с выбором. О, это будет отборный агнец из Божьего стада, белейший, без единого черного волоска… Каким же способом он (нет, она, она! – довольно отрока Ицхака!) будет принесен в искупительную жертву?

Каким опытный резник забивает агнца: мгновенный удар в шею.

Телефон зазвонил, как обычно, так некстати, словно специально выжидали, чтоб прервать в середине фразы.

– Мамка!

Так. Вот это то, из-за чего она никогда не отключала телефон.

– Умоляю тебя, брось все и немедленно приезжай! – Голос обрывается, дрожит.

– Ты убил человека! – с ужасом догадалась она.

– Мамка, с нами такое произошло, такое!

– Что же такое, черт возьми, с тобой опять на мою голову произошло?

Перешел на шепот, засвистел в трубку, зашепелявил.

– Что?! Ты что, рехнулся? Откуда ты звонишь? – Шипение, торопливый неразборчивый шепот.

– Если сейчас ты не скажешь мне внятно – что именно ты выкинул, я бросаю трубку.

– Я! Выиграл!!! Сто!!! Тысяч!!! В «ЛОТО».

– А, – сказала она. – Это нелишне. Ты вообще-то мешаешь мне работать.

– Ты что – думаешь, я вру?! Я клянусь тебе!!! Все цифры… все совпадает! И этот парень в будке, который мне билет продал, он сказал, что такое раз в десять лет бывает! Мамка, умоляю!.. Я звоню с улицы… у меня этот билет, я боюсь… меня услышат… меня убьют! Приезжай немедленно, умоляю!

– Кому ты нужен, – сказала она.

Разумеется, это был один из тех финтов, которыми Шмулик кормил ее уже девятнадцать лет. Однако, судя по голосу, он, бедняга, и вправду потрясен. Видимо, придется ехать. Еще десять шекелей на эту прогулочку…

– Ладно, – сказала она, выключая компьютер, – где ты находишься?

Он стал путано объяснять торопливым полушепотом. Даже по телефону она поняла, что он весь дрожит.

– Ладно, стой там на углу, я выезжаю. И смотри, не выстрели сдуру в какую-нибудь собаку.

Она зашла в комнату, которую они называли мастерской. Муж работал. Этот привычный смешанный запах красок, лака и грунтованного холста она уже не чувствовала, это был запах дома, запах всей ее жизни.

Она открыла шкаф, доставая оттуда брюки.

– Ну, что еще? – спросил муж.

– Он выиграл сто тысяч шекелей, – проговорила она раздраженно, раздеваясь.

Он рассмеялся и сказал:

– Этого нам еще не хватало! Надеюсь, ты объяснила ему, что он болван?

– Он дико возбужден и уверяет меня, что все – правда. Трясется и шепелявит.

– Его разыграл продавец билетов, какой-нибудь молодой марокканец, из тех, что так нас любят.

– Ну конечно! Но – говорю тебе, он невменяем. Я поеду, а то он там пол-улицы перестреляет…

Обернувшись на пороге мастерской, она сказала:

– Обрати внимание: он продолжает просаживать в «ЛОТО» все свое армейское пособие. Хотя давал слово. Вот сволочь! А сегодня утром опять вытащил у меня пять шекелей. Видно, в банке у него такой минус, что ему ни копейки не дают.

Муж развел руками. В одной был мастихин, в другой – тряпка.

– Меня поражает, – сказал он, – не это, а неизменная сила и свежесть твоего потрясения.