Вот идeт мессия!..

В пятом часу дня, ранней осенью, здесь все пропитано медовым, золотым светом и зрелой синью. Но когда ветер нагоняет облака, когда они несутся в сторону Средиземного моря, переваливаясь через Масличную гору, все это волнистое море беспокоится, гонит волну за волной к подножию великой горы – прибой вечности застылой.

Интересно, подумала она, что бы отдал Александр Сергеевич Пушкин за немногие минуты созерцания этой картины, которую ежедневно мы видим перед собой шестой уже год?

(Опыт с распространением «Группенкайфа» не принес ей ничего, кроме нескольких хамских звонков: «Машя! Ну, и что вы мне гарантируете, что?! Речь идет об отмывке бабок, так? Я должен подставить свой счет, так?» – и еще два-три звонка в этом роде.

Так тебе и надо. Не суетись, неси гордо. Машя, понимаешь… Если хоть пятая часть этой Великой алии произносит шипящие таким вот образом, бедных аборигенов, с их испуганной неприязнью к «русским», можно понять. Жили тут, не тужили, воевали себе спокойненько, нарабатывали героическую историю страны. Тут вваливаются эти. С шипящими…)

– Как поживает солдат? – спросил Доктор, усаживаясь в соседнее кресло, а ноги пристраивая на круглый пластиковый табурет. – Вижу его каждое утро на остановке. Рожа довольная.

– Спасибо, Доктор. Ты мой спаситель… Солдат раздает противогазы населению… А вот скажи-ка, если человек каждое утро вытаскивает из материного кошелька пять шекелей, несмотря на скандалы, уговоры и прочувственные беседы с объятиями, это что – клептомания?

– Нет. Это молодость и отсутствие денег. Попробуй выдавать ему каждое утро по десятке.

– Хороший совет, – сказала она, – если б не старость и отсутствие денег. Ты, Доктор, великий психотерапевт. Как продвигается научная работа – все уже заполнили твою гениальную анкету «Как разнообразить способы ухода из жизни»?

Доктор рассмеялся, показывая, что оценил, оценил юмор. Вот так – делай людям добро, подумал он, чтобы потом эта злющая, снедаемая комплексами баба изобразила тебя идиотом в каком-нибудь своем трехгрошовом памфлете.

Вышел Сашка, стал устанавливать в стороне мангал на железных ножках.

– А ну-ка, за работу, сачки! – пригласил он. – Вот вам шампуры, вот мясо, вот стальные руки-крылья. Навалитесь дружно. Перемежайте луком, вот так, – он показал, как следует нанизывать мясо на шампур.

– Кстати! – он подмигнул писательнице N. – Поцелуй дядю-благодетеля. Грядут, грядут перемены! Старика Штыкерголда – на пенсию, учительницу музыки – к «Полонезу» Огинского… Готовь визитку:

«Редактор литературного еженедельника…». Название поменяем, а? Что это за вялый, ни к чему не зовущий «Полдень»?

Трепач, устало подумала писательница N., но как обаятелен…

– К слову о русской прессе, – вклинился Доктор, продевая голову в фартук жены Рабиновича и завязывая сзади веревочки бантиком, – моя студентка-дочь покупает еженедельно только две газеты: этот самый «Полдень», невинных сотрудников которого вы хотите удушить колготками, и – стыдно сказать – помойную «Интригу». Что в ней привлекает мою рафинированную девочку – никогда не понимал. Сегодняшняя бессонница на многое открыла мне глаза. Я полистал оба эти издания. Моя дочь, покупая и читая «Полдень» и пролистывая поганую «Интригу», как бы охватывает весь корпус прессы русского Израиля. В «Полдне» – прекрасное эссе Бориса Хазанова, подборка стихов Валентина Ромельта, а главное – неожиданный, новый перевод «Экклезиаста», где в каждой строке – неведомый ранее смысл. Перевод Себастьяна Закса. Такая точность, столько поэзии, столько вселенской боли! Я дважды перечитал… Сделаю ксерокопии и пошлю в Россию друзьям-филологам. Все мы, оказывается, раньше пережевывали сухое сено…

А вот в «Интриге» – умопомрачительный эротический роман Князя Серебряного. За один псевдоним надо расстрелять. Это какой-то шедевр гнусной тошниловки: белые груди соседствуют с загорелыми ягодицами, так что непонятно – в каком виде персонаж принимал эти странные солнечные ванны, там и тут со всех заборов свешиваются гроздьями огромные члены. О диалоги спотыкаешься, как о труп замерзшего в подъезде алкоголика… И все это сдобрено воняющей, как цветочный одеколон с хлоркой, рыночной лирикой…

– Вкусно рассказываешь, Доктор, – заметил Рабинович. – Дай почитать.

– И я задумался, как психиатр: если в один и тот же день на страницах русской прессы появляются утонченный Себастьян Закс и абсолютно хулиганский Князь Серебряный, – это говорит о широчайшем разбросе предпочтений русской общины…

– Ну и что? – спросил Рабинович.

– А то, – ответил Доктор назидательно, – что никаких семи мандатов вы не получите. Ваш русский электорат просеется сквозь пятнадцать партий и уйдет в песок.

– Объединимся, – пообещал Сашка, – вот увидишь. Нет ничего страшнее русского бунта.

– Ты пропустил слово, – сказал Доктор, – «и бессмысленнее»…

– А говорил – не будет пьянки! – послышалось сверху, с балкона Таньки Голой. Она стояла в теплом банном халате, и все вздохнули с облегчением. Но, заметив мангал, она вдруг восторженно вскрикнула, всплеснула руками, халат распахнулся.