Вот как бывает…

Вот тогда она и задумалась: а стоило ли ей жертвовать личным счастьем ради того малого, что было в прошлом? Ради того, что было просто телесным и душевным комфортом, но никогда не приносило ощущения полноты жизни?! Ведь эта жертва не дала ей никакой, даже самой эфемерной надежды на счастливое будущее! Может, намного честнее было бы ринуться в неизвестность, прислушаться к посулам Петра и попробовать начать сначала?!

Впрочем, Лиза была волевой натурой и долго предаваться мыслям о несбыточном было ей несвойственно, тем более, что Россия вступила в очень тяжёлый исторический период, затронувший всех и каждого…

1904 год… Русско-японская война, куда очень хотел отправиться, но не сложилось, Николай, военные неудачи России и территориальные уступки посеяли тягостные настроения в обществе, и престиж царской власти неуклонно падал. 5 января 1905 года случилось то, после чего ни России, ни Лизе не суждено было остаться прежними: Николай принимал участие в разгоне мирного шествия под предводительством священника Георгия Гапона и лично отдавал приказ открыть огонь. В стране начались забастовки, на улицах появились баррикады, военных беспощадно избивали. Лиза узнала, что такое непрекращающийся страх, страх за жизнь и судьбу сына.

В 1907 году, благодаря реформам Столыпина и изменению избирательных законов, было восстановлено относительное спокойствие, которое, впрочем, ничуть не уменьшило беспокойства Лизы.

В 1914 году Германия объявила войну России, и Николай Дивов, которому к тому времени было уже двадцать девять лет, принял участие в военных действиях русской армии. Он был одним из немногих, кто уцелел в Восточной Пруссии, а впоследствии принимал участие в брусиловском прорыве. Вероятно, именно там в его душе были посеяны семена антивоенной и революционной пропаганды, давшие бурные всходы.

Домой он вернулся со смятением в душе и мыслях, уже готовым встать на сторону революционеров, готовым поддержать их идеи и борьбу, но жестокое убийство царя и его семьи в марте 1917 вновь ввергло его в пучину растерянности: мир рушился, и он не мог найти точку опоры, не мог обрести так необходимого нам всем душевного равновесия.

Николай начал пить, порой мысли о самоубийстве посещали его, но лицо матери, встававшее перед его духовным взором в наиболее чёрные минуты, каждый раз заставляло отводить руку с пистолетом от виска.

Лиза страдала, глядя на его мучения, но помочь ничем не могла: её мир также распался на части. Приблизительно тогда же ей доставили пакет, в котором лежал золотой крестик на тонкой цепочке, а на словах передали, что Пётр погиб во время волнений в Петрограде…

Октябрьский переворот окончательно расставил все точки над i: прошлое ушло безвозвратно, чтобы выжить, надо было совершать решительные действия, которые приравнивались к измене, – в восемнадцатом году Николай перешёл на сторону большевиков и поступил под командование Тухачевского. В 1920 году наступал на Варшаву, в 1921, во время штурма мятежного Кронштадта, был убит…

Лиза получила похоронку и с этого времени жизнь её покатилась под откос. Со смертью сына умерла и она; на чёрном небосклоне её бытия всходило только чёрное солнце, ночи были бессонными и иссушающими, дни – лишёнными всякого смысла.

«Зачем я, старуха, живу? – вопрошала она себя. – Бестолковая, никому не нужная вошь! Копчу небо зря, а Господь никак не приберёт меня к себе».

В 1921 году Лизе исполнилось пятьдесят девять лет, она сильно постарела, высохла, волосы её покрыла седина. Благодаря небольшой пенсии, выплачиваемой ей как матери военного, погибшего при защите Советской России, продуктовым карточкам и немногим ценностям, которые она смогла сохранить, ей удавалось не умереть от голода; эпидемии, бушевавшие в стране, обошли её стороной…

В 1922 году Лиза была старой, несчастной и совершенно одинокой…У неё была небольшая комнатка в коммунальной квартире; в стране, благодаря новой экономической политике, потихоньку налаживалась жизнь, но Лизе было всё равно… Она звала смерть, но старуха с косой никак не хотела идти за другой старухой…

Летом двадцать третьего года она сидела на Патриарших прудах и, держа в морщинистых пальцах золотой крестик, в который раз вспоминала свою жизнь…

«Говорят, на наших ладонях начерчена линия жизни… Может, у кого-то так, а у меня – пунктир… Пунктиром прошла моя жизнь… Встречи с Петром… То ли радость, то ли разочарование от них, не пойму… Серёжина смерть… Петя… Николашенька ушёл раньше меня… – серые выцветшие глаза наполнились слезами. – Папа, Матвей, Татьяна – все они ушли… одна я, никчёмная, живу… Господи, прибери меня к себе, мне так одиноко!»

Лиза вытащила смятый платочек и промокнула слёзы. Потом мысли её опять вернулись к началу и стали перебирать имена дорогих и любимых людей, как пальцы мусульманина перебирают чётки при молитве…

– Вы позволите?

Лиза подняла глаза: рядом с ней стоял высокий, ссутулившийся старик, опиравшийся на трость.

– Можно присесть?

– Пожалуйста.

Старик опустился на скамью, вытащил платок и утёр вспотевший лоб.

– Ну и жара сегодня, верно?