Вот пришел папаша Зю…

— Свят, свят, — запричитала и Ниловна. — Это где ж видано, чтобы покойников выкапывали?

— Во дела-то! — хмыкнул Вовчик. — Значит, тёсу моего будут выкапывать и с триумфом по новой в Мавзолей положат! — и вдруг заржал во всё горло: — Носятся-то с ним, как с писаной торбой! А вдруг его уже черви есть стали? Выкопают, а он поеденный? Го-го-го!

— Так он же проспиртованный! — сообразил Софокл. — Его ни один червь не возьмёт!

— Ты у нас, Софокл, тоже проспиртованный, — заметила Серёгина. — Тебя тоже ни один червь не возьмёт.

— Ты, Софка, будешь храниться вечно, как Ленин! Го-го-го! — открыл свою необъятную пасть Вовчик.

И все увидели, что золотая фикса у него только одна спереди, а остальные зубы железные.

Сёстры стояли обнявшись у окна своей комнаты, вздрагивая каждый раз от очередного приступа гогота, доносившегося с кухни.

В аскетически убранной комнате сестёр все полки шкафов были уставлены книгами с аккуратными в них закладками. Несколько книг лежало на ночном столике — это были стихи. На стенах висели репродукции великих мастеров, а на окне стояли горшочки с цветами. У сестёр воспитывались две кошки, которых дальше порога своей комнаты они не пускали.

Когда-то у сестёр была шикарная квартира где-то в провинции. Квартира всегда была полна гостей, друзей и веселья. Но сёстры обменяли её на шестнадцатиметровую комнатушку в Москве. Ольга работала в школе учительницей младших классов, а Ирина — телеграфисткой. Обе получали нищенскую зарплату, на которую не могли даже сходить в театр, который обожали. Обе были больны, и дохли от тоски и одиночества: им перевалило за полтинник, и кроме друг друга, кошек и цветов в горшочках у них никого не было.

— Ах, Ольга, — тяжело вздохнув, говорила Ирина. — Как мы страдаем! Ну когда же мы узнаем, для чего все эти наши страдания?!

— Ничего, Ирина, — утешала сестру Ольга. — Нужно работать, много работать! А потом мы отдохнём! Мы ещё увидим небо в алмазах!

Была ещё третья сестра — Маша. Она жила с мужем в другой коммуналке. Оба окончательно спивались, чем приносили ещё большие страдания Ольге и Ирине.

Иногда Маша приходила к сёстрам в гости. Тогда они стояли обнявшись втроём, у окна, зарешёченного крепкими решётками.

ЧМ — крёстный отец

Дальновидные и проворные олигархи и бизнесмены ещё до выборов свалили за бугор переждать результаты. Те, кого задержали дела, ломанулись туда же после выборов, но их останавливали на границе, брали подписку о невыезде и возвращали обратно. На подписку они клали с прибором, так же, как и на зюгановское постановление жить на пенсию и зарплату служащего в коммунальной квартире. Они потихоньку исчезали из поля зрения органов, уходили в подполье и продолжали заниматься своими делами. А дела у них были крутые и серьёзные.

Начинался очередной передел собственности и сфер влияния. Но гораздо кровавее, чем когда бы то ни было: потому что подпольный, и потому, что собственники в своё время не скупились на оружие. И ещё потому, что им было что терять.

По Москве ползли слухи, будто в городе орудуют различные мафиозные группировки, и каждую ночь на улицах происходят их разборки. Каждую ночь москвичи под окнами слышали выстрелы, автоматные очереди, визги тормозов, рёв мощных моторов иномарок. Каждое утро то в одном месте, то в другом ранние прохожие натыкались на кровавые лужи и отстрелянные гильзы. Перепуганные жители боялись выходить на улицу. Едва темнело, они закрывались по своим углам и сидели, не высовываясь, поглощая на нервной почве с трудом раздобытые продукты. И чем больше они нервничали, тем больше поглощали продуктов, и тем меньше их становилось в продаже, и труднее их было достать.

И ещё ходили слухи, что глава самой сильной и влиятельной группировки, которая держит в руках весь город — Крёстный отец по кличке Черномор. И много всяких слухов и догадок ходило о Черноморе…

Как-то Михаил Сергеевич стоял на своём рабочем месте у гостиницы «Россия» — плакатик на шее, шляпа в руке — доллары стриг (наши, «деревянные», тоже, правда, обратно не возвращал). Вдруг к нему бесшумно подкатил белый лимузин с затемнёнными стёклами, открылась задняя дверца и к его шляпе протянулась мужская рука с зелёной купюрой. Михаил Сергеевич, машинально скользнув взглядом по руке и дальше, отметил про себя: «А костюмчик-то целое состояние стоит…» Заглянув в шляпу, он не поверил своим глазам: в ней лежала стодолларовая купюра! Он рванул взглядом на щедрого благодетеля, но увидел в проёме закрывающейся дверцы лишь блеснувшую в солнечных лучах золотую печатку с вензелем на мизинце его руки…

Татьяна, по своему обыкновению, продавала утюги у Тушинского рынка. Вдруг мимо неё промчался белый лимузин с затемнёнными стёклами. Проехав несколько метров, лимузин резко затормозил, дал задний ход и стал к ней подкатывать.

«Уж не Пугачёва ли с Киркоровым? — подумала Татьяна. — Может, им утюг нужен?»

Лимузин остановился возле неё, приоткрылась задняя дверца и мужской голос с наигранным кавказским акцентом спросил:

— Пачом утуг, красавица?