Вот пришел папаша Зю…

— Борис Николаевич в полном уединении работает над собой, я так понимаю, товарищи, — делая серьёзное лицо, предположил он. — Я читал мемуары Бориса Николаевича: в это время утра у президента по расписанию работа над собой, — и Михаил Сергеевич выразительно посмотрел на свои часы.

— Грех вам зубы-то скалить, — сделала Гробачёву замечание Ниловна. — Нешто в Кремле-то ещё не навоевались друг с другом? Оба народ до нищеты довели, а всё воюете, аники-воины. Пора уж приходить к кон… кон… сенсусу этому вашему.

Воцарилась небольшая пауза. Из-за туалетной двери по-прежнему не раздавалось ни звука.

— А чего, в пятьдесят восьмой с третьего, — Софокл ткнул пальцем вверх, — тоже такой случай был: так вот тоже думали, засел кто-то в сортире — не открывал, не открывал. Дверь выломали, а там Толян повесился.

— Боря! — в ужасе заколотила в дверь Наина Иосифовна. — Боря, ты жив?! Господи, скажи же что-нибудь!

Но ни Господь, ни Борис Николаевич не удостоили её ответом.

— Что ж, придётся периодически холодным клозетом во дворе пользоваться, — предложила Харита Игнатьевна. — Пока Борис Николаевич будет работать над собой.

— Вызовите кто-нибудь слесаря! — распорядилась Раиса Максимовна.

— Дверь ломать надо! — сделала заключение Татьяна.

— А там крючок ножом откидывается, — протиснулись к двери Чук и Гек. — Вот сюда лезвие сунуть…

Татьяна бросилась было на кухню за ножом, но Вовчик Железо вынул из кармана брюк руку, сделал неуловимое движение — и длинное блестящее лезвие выскользнуло и засверкало в его ладони. Жильцы испуганно отпрянули и расступились.

Когда Вовчик откинул крючок и распахнул дверь, обитателям 51-й квартиры предстала следующая картина: Борис Николаевич сидел на унитазе как на троне; стульчак, врученный ему Наиной Иосифовной, висел у него на шее; в одной руке Ёлкина был рулон туалетной бумаги, в другой — ёршик на деревянной палке. Сам Борис Николаевич, казалось, был ко всему безучастен и отрешённо смотрел в пространство.

— Царь Борис! — благоговейно всплеснула руками Ниловна и в священном трепете закрестилась: — Свят, свят, свят!

— Явление Христа народу, — усмехнулась Харита Игнатьевна.

— У-у, блин! — выдохнул Вовчик Железо. — Ты б ещё, батя, горшок на голову напялил для полноты картины.

— Примите мои соболезнования, Наина Иосифовна, — скорбно изрёк Михаил Сергеевич.

— Папа ещё жив! — вскинулась Татьяна.

— Боря, — Наина Иосифовна с дочерью подошла к мужу. — Боря, ну что ты, всё хорошо. Пойдём домой.

Они вдвоём освободили Бориса Николаевича от стульчака, взяли у него из рук «скипетр» и «державу», помогли подняться и выйти в коридор.

— Что ж, комментарии, как говорится, излишни, — резюмировал происходящее Михаил Сергеевич.

— Наина Иосифовна, Татьяна Борисовна, если вам понадобится наша помощь, вы, ради Бога, не стесняйтесь, обращайтесь. Мы всегда поможем, — душевно предложила Раиса Максимовна.

— Спасибо, но мы уж сами как-нибудь справимся, — холодно ответила Татьяна.

— В другом бы месте ему так на параше сидеть, — негромко, но чётко пожелала экс-президенту Серёгина.

— Нишкни! — цыкнула на неё Ниловна. — Вишь, не в себе человек.

— Конечно, с такой высоты лететь: с кремлёвского трона да в коммунальный сортир. Не скоро очухаешься-то, — съязвила Харита Игнатьевна.

— Николаич! — заглянул в лицо Бориса Николаевича Софка. — Ты того… Ничего… Пойдём ко мне: верное средство у меня есть — все горести как рукой снимет.

Но Татьяна, догадавшись, какое «верное средство» имеет в виду Софокл, досадливо зыркнула на него и отмахнулась, как от мухи.

Верное средство Софокла

На следующее утро Борису Николаевичу снова снился мчащий на него поезд. Состав грохотал, вагоны лязгали и мотались из стороны в сторону, колёса прямо по шпалам колотили — сейчас наедет, раздавит. Борис Николаевич, привязанный к рельсам, скрипел зубами и вопил в страхе: «Россияне! Простите!» И снова проснулся в слезах.

Лязг и грохот продолжались над самым его ухом, потому что каждое утро во дворе грузили мусорные баки.

— Папа, так жить нельзя! — категорически заявила Татьяна.

— Я сейчас выйду и всех их поубиваю! — пообещал заспанный Лёша. — Раздобуду где-нибудь пистолет, выйду и перестреляю.

— Весело-то… — пробормотал из своей постели Борис-младший и натянул на голову одеяло.

Борис Николаевич закрыл глаза. Господь посылает ему это наказание за все его грехи, за все ошибки. И он должен мужественно это наказание терпеть. Да, он заложник собственных ошибок. Это он во всём виноват, только он один. Не смог… Не доглядел… Поверил… И вот результат.

Борису Николаевичу вдруг вспомнилась картина художника Сурикова «Меншиков в Берёзове». И он вот так же… В тесноте, в опале… Внуков только жалко — Глебушка… Борис…

Просамоедствовав около часа, Борис Николаевич дождался пока его домочадцы разбрелись по своим делам, и поднялся с постели. Тяжело прошлёпав к окну, он уставился во двор.

С улицы окна были зарешёчены, и всё, что увидел Борис Николаевич, было в клеточку. Взгляд Ёлкина был тосклив, напоминал взгляд больного животного, и упирался в мусорные баки.