Вот пришел папаша Зю…

Рассказывали, будто бы всякий раз на пути перед кортежами правительства и обыкновенных коммунистических депутатов неожиданно, откуда ни возьмись, возникает танк с торчащим из башни огромным танкистом. И мчится этот танк со всей скоростью прямо навстречу автомобилям с коммунистами. Бедных водителей и пассажиров парализует от ужаса, потому что свернуть нет ни сил, ни возможности. И вот, в самый последний момент, когда столкновение кажется неизбежным, и танк вот-вот подомнёт под себя весь кортеж, превратив его в груду металлолома и кучу трупов, и коммунистические деятели в холодном поту уже прощаются с жизнью, тот делает небольшой манёвр и проплывает мимо в пыли и мареве. И исчезает так же неожиданно, как появляется. Самый настоящий Летучий Голландец! А на боку, которым танк проплывает мимо несчастных коммунистов, начертано: ВАЛЕРА.

И ещё много ужасных случаев и легенд ходило о ВАЛЕРЕ. А самая страшная легенда гласила, что огромный танкист есть ни много, ни мало, сама Валерия Ильинична Новодровская собственной персоной!

Наконец, генерал Альберт Маркашов из собственных трудовых сбережений назначил за поимку танка-призрака и голову Валерии Ильиничны миллион рублей новыми. Но ВАЛЕРА как ни в чём ни бывало продолжал наводить ужас и панику на коммунистов, а голова огромного танкиста продолжала пребывать там, где ей и положено.

С добрым утром!

Обе створки двери в комнату Ёлкина со страшным грохотом вдруг резко распахнулись, и ворвалась гневная толпа орущих людей:

— Борьку на рельсы!

Галдящие мужики и бабы подскочили к нему, выхватили из тёплой постели и куда-то поволокли. Потом долго с ним возились, мяли, выкручивали руки, наконец бросили на железнодорожное полотно, привязали и исчезли. И видит Борис Николаевич, как мчится на всех парах прямо на него тяжёлый разухабистый состав, вагоны из стороны в сторону с грохотом швыряет, колёса по рельсам молотят, и такой неимоверный лязг и скрежет стоит, что кажется, сейчас голова у него лопнет. Понял Борис Николаевич, что последняя минута его приходит. И за этот последний миг вся его жизнь перед ним пронеслась, все ошибки и просчёты. Нет, нельзя ему с таким адом в душе погибать, с такою неискупленной виною. Рванулся он отчаянно, и возопил:

— Россияне! Простите!

И вдруг ощутил на своём плече тёплую ласковую руку, и такой знакомый голос обратился к нему:

— Боря, что с тобой? Боря, проснись!

Борис Николаевич тяжело открыл глаза: возле его кровати стояли все его домочадцы в пижамах и ночных рубашках, а жена Ная, склонившись над ним, нежно ладонью отирала его мокрое от слёз лицо. Борису Николаевичу вдруг так захотелось прижаться губами к этой руке и разрыдаться как в детстве, но он устыдился стоящих вокруг дочери и внуков. Он был так счастлив, что весь этот кошмар, сейчас случившийся с ним, был только сон! Но страшный грохот почему-то продолжался над самым его ухом, и Борис Николаевич опасливо покосился на окно.

— Боря, успокойся, — снова ласково сказала Ная. — Это во дворе грузят мусорные баки. Сейчас они уедут.

— Ма! Ба! Они чего, так каждое утро будут? — недовольно спросил Борис-младший.

— Мы что-нибудь придумаем, Боря, — вздохнула Татьяна.

Борис Николаевич продолжал лежать в постели, постепенно осознавая, что же с ними со всеми стряслось. И тяжесть произошедшего ещё больше навалилась на него. Крах! Полнейший крах и позор! Лучше бы он не просыпался и погиб под колёсами поезда. Борис Николаевич отвернулся к стене и отрешённо уставился в одну точку.

— Боря!

— Папа!

— Дед!

— Борис Николаевич!

Чего они все от него хотят? Пусть его оставят в покое. Он хочет только тишины и покоя — навсегда. И больше ничего.

Борис Николаевич натянул на голову одеяло. Впервые за последние годы ему захотелось одиночества, и впервые в одиночестве ему было хорошо.

Сквозь одеяло Борис Николаевич слышал, как домочадцы, о чём-то посовещавшись, тихо разошлись.

Вот так лежать бы и лежать. И пошёл весь мир к чёрту.

Через некоторое время к нему снова подошла Наина Иосифовна.

— Боря, вставай!

— А зачем? — глухо раздалось из-под одеяла.

— Завтрак готов.

— Не хочу я ничего.

К постели подошла Татьяна.

— Пап, ты что же, весь день так и будешь лежать?

— Так и буду.

— Нельзя так, Боря, — сказала Наина Иосифовна. — Ты заболеешь.

— А я уже.

— Что уже?

— Заболел.

— Что у тебя болит? Опять сердце?

— Сердце. И душа. Душа у меня болит! — на глаза Бориса Николаевича снова навернулись слёзы.

Наина Иосифовна переглянулась с дочерью.

— Папка, ну хочешь, мы тебе сюда завтрак принесём? — ласково спросила Татьяна. — И покормим?

— Не хочу я есть, — угрюмо сказал Борис Николаевич. — Противно на еду смотреть даже.

Наина Иосифовна с дочерью отошли в сторонку и стали тихо перешёптываться.

— Может, врача к нему вызвать? — обеспокоено спросила Наина Иосифовна.

— Мама, кого?! Психиатра из районного психдиспансера? Это тебе не кремлёвские врачи. Станет известно всей квартире, а значит, и всем остальным. Попадёт в газеты. Ты можешь себе представить, что будут писать газеты? Что столько лет страной управлял психически больной человек!