Вот пуля пролетела

— Совершенно верно, давным‑давно. Почти четверть века. Но мы переписываемся. В последнем письме, от декабря прошлого года, он и пригласил меня, буде на то случай, в поместье.

— Долго же вы добирались…

— Долго. Расстояния, знаете ли… Сначала письмо добиралось из России в Бразилию, потом я из Бразилии в Россию… Долго.

— Письмо позвало в дорогу? — усмехнулась графиня.

— В Россию‑то? В Россию позвала сама Россия. Знаете, год за годом откладывал, откладывал, откладывал, а потом чувствую — пора! А здесь да, здесь вспомнил послание господина Мануйлы, и решил заглянуть. Есть о чём поговорить.

За спиной графини — два гайдука в чёрных с серебром ливреях. Внушительно.

Прислуживает за столом лакей лет шестидесяти, если не больше. Впрочем, расторопен и ловок.

Тяжелое старое серебро с гербом графов Гольшанских: осетр и орел. Странное сочетание. Но бывают, взять хоть бы герб фон Лейтгольдов.

По случаю поста обед наш проходил без вина и прочих излишеств, но уж что есть, то и будем есть.

Дед Алексея Мануйлы, Михаил, из купцов (и богатых купцов), в последний год правления Елизаветы был вместе с нисходящим потомством пожалован дворянством. Алексей же, получается, женился на натуральной графине, породнившись с родом и старым, и знатным. Девятнадцатый век, век капитала, да‑с!

— Мой муж болен. Весьма болен. Мне тяжело говорить об этом, пан Сигизмунд позже вам расскажет, — сказала графиня и покинула нас.

С ней ушли и гайдуки, унося один из шандалов. Другой оставили нам. Лакей принес два стакана тяжелого стекла, до трети наполненных чёрной как смоль жидкостью. Один стакан чуть красный на просвет, другой — чуть синий. Поставил перед нами. Мне — синий.

— Это рижский бальзам. Попробуйте, удивительный вкус. И, поскольку относится к лекарствам, «его и монаси приемлют в пост», — и он сделал маленький глоток.

— Словно ангел босиком по душе пробежал, — добавил он.

Я понюхал. Пахло миндалем. Ах, девятнадцатый век, девятнадцатый век…

— Не сладко ли будет?

— Чуть‑чуть, чтобы оттенить горечь миндаля.

— Позже, — я вернул стакан на стол. — Так чем же болен мой друг Алексей Мануйла?

Доктор помрачнел.

— Сложный случай. У него меланхолия пасифик.

— Что, простите?

— Отвращение к войне и всему, что связано с войной. Вернувшись после усмирения Польши, он подал в отставку и поселился здесь, в Новом Замке. Не хотел видеть ни друзей, ни соседей, впал в мизантропию, в общем, проявил все признаки душевного нездоровья. И с тех пор графиня Гольшанская посвятила мужу свою жизнь: покинула свет и живет здесь практически затворницей.

— А вы?

— Я бедный дворянин. Меня наняли, мне платят, я слежу за состоянием больного. И, поскольку вы знакомы с господином Мануйлой по войне, я решительно против того, чтобы вы с ним виделись. Это может вызвать обострение, а во время обострения он опасен и для себя, и для окружающих.

— Печально слышать. Собственно, я хочу увидеть Алексея Яковлевича ещё и по делу, — я взял стакан, но пить не спешил. — Узнав, что я буду в этих краях, его тетушка попросила навестить господина Мануйлу, а потом рассказать ей, в каком он состоянии.

— Тетушка? — нахмурился доктор.

— Какая‑то троюродная или четвероюродная. Седьмая вода на киселе, но она стара, и у неё нет других наследников. Был настоящий племянник, близкий, но в начале июня утонул. Пошёл купаться, и… Вот она, перебрав всю родню, и задумалась о господине Мануйле. Она не дворянка, купеческого рода, Корастылёва. Возможно, Алексей Яковлевич о ней и не знает толком, но… Вот она и попросила узнать, стоит ли Алексей Яковлевич наследства, или лучше отдать монастырям. Монастыри, они такие… умеют увещевать.

— И велико предполагаемое наследство? — небрежно спросил доктор.

— Точно не скажу, я же не душеприказчик. Не меньше миллиона.

— Миллиона?

Слово «миллион» имеет власть над человеком. Услышав о миллионе, он, человек, чувствует себя словно заживо вознесшимся в компанию Еноха и Ильи, миллион невероятно окрыляет, возвышает и воодушевляет.

— Серебром, разумеется, — тоже небрежно ответил я. — Эти старинные купеческие семьи считают на серебро, не веря ассигнациям. Между нами, правильно делают. Но если я не увижу Алексея Яковлевича, то всё это богатство достанется монастырям. Ну, значит так угодно небесам, — и я поднёс стакан ко рту.

— Нет! Вы правы, это дамский напиток, — доктор даже как‑то невежливо выхватил у меня стакан из рук. — По такому поводу нужно открыть бутылочку настоящего коньяка. Вы любите коньяк?

— Можно и коньяк, — не стал спорить я.

— Если необходимо, вы увидите господина Мануйлу. Но нам нужно будет дождаться часа, когда он пребудет в спокойном состоянии. Через день, возможно, через два. Вы ведь не спешите?

— До пятницы я совершенно свободен, господин доктор.

— И славно! Вы не пожалеете о своем решении, у нас здесь можно славно провести время. Простите, я вас покину на пару минут.

И он покинул.