Вот пуля пролетела

Кабинет у старого приятеля (да что приятеля — товарища детских игр), был хорош. Мебель — Людовик Шестнадцатый, элегантная простота. Я сел за стол, принял деловой плантаторский вид номер четыре и сказал Игнашке:

— Просите, голубчик.

Белинский вошел через минуту.

Роста среднего, даже ниже, лицо нездорового цвета, телосложение астеническое, одет бедненько и грязенько, запах немытого тела и дорогого — дорогого! — одеколона.

— Здравствуйте, — поднялся я, но руки подавать не стал. — Прошу, проходите, садитесь. Чем могу служить?

— Я — Белинский, — ответил молодой человек, и сел на стул несколько неловко.

То есть хотел‑то он сесть вольно, уверенно, но в последнюю секунду сказалось отсутствие привычки.

— Очень приятно. Не сын ли вы штаб‑лекаря Белынского Григория Никифоровича?

— Это был мой отец.

— Примите соболезнования. Я знавал вашего батюшку еще до войны, в Свеаборге, он тогда высказывал любопытные мысли о природе сифилиса. Очень, очень достойный был человек. Так что я могу сделать для сына Григория Никифоровича?

Белинский смешался. Очевидно, он считал, что известен сам по себе, а не как сын отца, скончавшегося год назад. Но быстро собрался.

— Мне сообщили, что вы собираетесь издавать новый журнал.

— Возможно, вполне возможно, и даже наверное я приму участие в издании нового журнала, — согласился я.

— Это будет союз с журналом господина Пушкина?

— Как вы понимаете, подобного рода сведения не могут являться предметом преждевременных разговоров, господин Белинский.

— Просто господин Пушкин намеревался привлечь меня к сотрудничеству.

— Вы хотите, чтобы я был посредником между вами и господином Пушкиным? Не думаю, что это хорошая идея. Конфликт интересов, знаете ли: господин Пушкин ищет сотрудников для своего журнала, а я — для своего.

— Я как раз об этом, — приободрился Белинский. — Полагаю, вы ищете для вашего журнала человека, способного писать литературные обзоры, критику, полемику?

— Подобный человек — или люди — несомненно, нужны всякому журналу, имеющему серьёзный литературный раздел.

— Я бы мог заняться этим, — решительно сказал Белинский. — На соответствующих условиях, разумеется.

— Разумеется, — согласился я. — Как можно — без условий? Журнал — это предприятие, а не прогулки и вздохи при луне.

— Надеждин мне платит три тысячи в год, — продолжил Белинский. Я промолчал.

— «Московский наблюдатель» предлагает пять тысяч, если я перейду к ним, — достал козыря критик. Из рукава достал, не иначе.

— Хорошие деньги. Даже отличные, — отозвался я.

— Каковы же будут ваши условия? — спросил Белинский.

— Мои? Условия простые и ясные. Наш журнал будет платить авторам двести рублей на ассигнации за лист.

— Двести рублей?

— Именно.

— Но это мало.

— Разве? Столько платят лучшие журналы, включая «Библиотеку для чтения» и «Современник». Предположим, что вы будете присылать нам работы как раз на один лист в месяц. В год это составит две тысячи четыреста рублей.

— Но…

— Разумеется, работы должны быть эксклюзивные.

— Простите?

— Предназначенные исключительно для нашего журнала. Положим, вы перейдете туда, где вам платят пять тысяч рублей — по совести говоря, прекрасное предложение. Так вот, если вы напишете для нас критический очерк о Вальтере Скотте, или о дневнегерманской поэтике, или о чем‑либо ином, то ни для какого иного издания писать на ту же тему вы не будете в течение года. Это обыкновенная европейская практика, знаете ли — эксклюзивные материалы. При этом никаких иных обязательств перед нами у вас не будет, вы вольны писать для любого иного журнала, разумеется, на другие темы. Тогда по основному месту вы получите, как сами говорите, пять тысяч, у нас — две с половиной, и в третьем месте, условно скажем, в «Библиотеке для чтения» еще две с половиной, что в сумме даст десять тысяч рублей. Недурная, согласитесь, сумма.

— Но я бы хотел посвятить себя целиком одному журналу.

— Позвольте сказать вам откровенно: пять тысяч мы платить не сможем и не станем. Во всяком случае, в ближайшие год‑два. И потому я вполне пойму и даже одобрю ваш выбор в пользу «Наблюдателя». Но если надумаете — пишите и для нас. Со своей стороны обещаю вам первоочередное рассмотрение ваших трудов.

На этом мы и расстались. Не думаю, что Белинский остался доволен, но моей целью и не было доставлять ему довольство. Двести рублей за лист — хорошая цена. Литератор в теме напишет этот лист в неделю, если не скорее.

Трудно? А кто говорит, что будет легко?

К тому же я сомневался, что Белинский получает три тысячи рублей в год.

Вошел Старобелецкий.

— Ну как, сговорились? Завербовал его для журнала?

— Он предъявил свои условия, я свои, а во что это сложится — покажет будущее, — ответил я.

— Журнала‑то никакого пока нет. Пока лишь намерения.

— И деньги, — сказал полковник.

— И деньги, — подтвердил я.

— Но деньги — это кирпичи. Если нет архитектора, нет мастеров, нет работников — дворец не построишь. Растащит народ по кирпичику, и вместо дворца останется яма, заполненная водой, глядишь, и лягушки заведутся через годик‑другой. Но мы не французы, к чему нам лягушки, нам дворцы подавай, не правда ли?