Вот пуля пролетела

Что ж, неплохо для начала. Даже хорошо. Даже очень хорошо. Бесплатная рассылка пилотного номера, реклама Булгарина — всё это должно окупиться. У «Телескопа» число подписчиков превысило полторы тысячи, что приемлемо. Для начала. А у Пушкина — не достигает тысячи, это я знаю наверное, поскольку «Современник» печатают в моей типографии. И Краевскому надоело работать за невнятные обещания. У Перовского же Краевский получит хорошее жалование, и должность можно придумать звучную, «исключительный редактор», «премьер‑редактор» или что‑то вроде. Не жалко. А захочет стать пайщиком — милости просим.

Мустафа стал колдовать у печи. Кофий готовить. Воду он привёз с собой, ладожскую, в бутылке. И помолотые утром зерна. И всякие специи. И чашки фаянсовые. Не фарфоровые, нет. Только фаянс, толстый, прочный фаянс. Держит тепло.

— А потом сядем мирком да ладком на яхту, и поплывем вокруг Европы, — начал я рисовать манящие горизонты. — Шотландия, Англия, Франция…

— У меня Алёша, племянник…

— И племянника возьмём, ты ему отпуск выхлопочешь, для поправки здоровья. Места хватит, яхта хорошая, двухмачтовая шхуна. Есть музыкальный салон, а в нем рояль. Библиотека. И многое другое, без чего немыслимо сегодня познавательное путешествие. И на берегу будем встречаться с замечательными людьми. С Папой.

— С Римским Папой?

— Именно. Климентом Двенадцатым. Очень современный Папа, у нас, бразильянцев, с ним прочные деловые связи. И с Вселенским Патриархом повидаемся, с Григорием, Шестым своего имени. Если удержится до лета.

— А что, болеет?

— Англичанка гадит.

— Они ж не православные.

— Вот именно. Англия, брат, она… Она Англия! С ней ухо востро держать нужно!

Так мы рассуждали о мировых проблемах, запах кофия витал по шатру, и тут…

И тут куколка взорвалась. Не очень громко, словно пистолет выстрелил. И тысячи осколков картечью разлетелись по шатру, опять же не слишком быстро, не пробивая ни ткани, ни нашей кожи. Так, слегка царапая.

На рогожке восседало нечто, похожее на богомола. Только величиной с человека средних размеров. Хитиновый покров твердел на глазах.

Однако!

Чем питаются богомолы?

Видно, эта мысль пришла в голову и существу. Оно приготовилось прыгнуть, выбирая ближайшего. То есть меня.

И прыгнуло — но не очень ловко. ещё не заматерело, древнее насекомое.

Но с ног меня сбило. Сумело. Тяжелое, пуда на три. А если вырастет?

Не вырастет. И я вывернулся, и Мустафа не оплошал: начал сабелькой махать, да аккуратненько, чтобы меня не задеть.

Нашинковал.

Я встал, отряхнулся. Брызги, что летели от существа, кожу не раздражали, одежду не жгли, и на том спасибо.

Перовский смотрел на нас потрясенно. Привыкай, с нами поведёшься, чего только не увидишь.

Но вслух этого не сказал.

В шатер прибежал Штакеншнейдер — на шум.

— Оно вылупилось, — объяснил я. — Живое. Было.

Да, было. Но быстро превращалось в аморфную массу. Окислялось?

Я подобрал несколько картечин.

Никогда‑то не любил янтарь, а теперь и подавно не буду.

Глава 22 Семейный танец

21 января 1837 года, четверг

Праздному человеку Санкт‑Петербург предлагает развлечения во множестве, самые различные, только успевай. Можно просто гулять по Невскому проспекту. Можно гулять со смыслом — зайти в «Америку», выпить чашечку кофию и послушать мюзеты Мустафы, мы хоть и не на Невском, но почти. С окончанием поста можно посещать балы — если позовут. И, конечно, театр.

Я предпочитаю драму. Александринский театр. Грибоедов, господин Загоскин, Гоголь, Бобчинский и Добчинский, оба с ударением на второй слог.

И буфет в Александринке неплох. Это важно. Представления длятся долго. Другой темп у господ артистов: в двадцать первом веке играют на раз, в двадцатом на раз‑два, а в девятнадцатом на раз‑два‑три‑четыре. Со временем привыкаешь, даже находишь в этом высокий смысл. И в самом деле, зачем торопиться? Всякое наслаждение следует длить, наслаждение искусством прежде прочих.

Но сегодня я в Большом. Он и в самом деле большой, и на сцене его — лучшие артисты России. Пусть техника нынешних танцовщиков и невысокого класса, но энтузиазм с лихвой восполняет недостатки. Не за почетную грамоту соревнуются, за благосклонность поклонников. Она, благосклонность, дорогого стоит. Больших тысяч. Дарят жемчуга, бриллианты, а то и домом пожалуют, а, бывает, и деревенькой.

Любовь к искусству — само собой. Артист есть существо необыкновенное, сродни нечистой силе. Могут наводить чары, вино пьют как воду, и превращают золото в угольки. Многие завидуют артистам, многие мечтают стать артистами, за право водить с ними знакомство многие готовы на мелкие жертвы.

Мы сидели в ложе бельэтажа, посматривая то на публику, то на сцену. Давали «Африканского Льва», балет, который любит Государь, и потому постановку возобновили на радость и артистам, и публике.