Вот пуля пролетела

Мы — это я, Алексей Перовский и граф Толстой. Нет, не Лев, а тоже Алексей, и не Николаевич, а Константинович. На днях он отбывает в немецкие земли на службу в русской миссии, и сейчас запасается культурным багажом, потому что наш русский балет далеко впереди балета германского, который, собственно, и не балет даже, а скачка коз и козлов. Так написано в «Северной Пчеле», и, следовательно, верно.

Дядя и племянник приобщали меня к русскому балету. Ах, Зубова! Ах, Телешева! Ах, Подоляцкий! Жаль, барон, вы не застали Истомину!

А мне вот не жаль.

Нисколько.

Но вслух говорю только, что предпочитаю народные пляски.

Ну что вы, господин барон. Народные — это фи, два прихлопа, три притопа, и музыка простенькая.

Вот и хорошо, что два прихлопа. Самому можно пуститься в пляс, без боязни осрамиться. У нас в Бразилии простолюдины пляшут — залюбуешься. И знать не стесняется плясать вместе с ними. Весёлый народ.

Барон, так вы себя чувствуете бразильянцем, или русским?

Я, дорогой граф (беседовал я с Алексеем Константиновичем, а дядя, Алексей Алексеевич, лишь улыбался, явно гордясь племянником), я, граф, и сердцем, и душою болею за Отечество, сиречь Россию. За неё я кровь проливал, и чужую, и свою. А за Бразилию не проливал. Ни капли. То есть, конечно, всякое случалось, но то было дело частным, не государственным. И прожил я там много лет. Разбогател, и крупно разбогател. Жена моя бразильянка, и дети тоже. По крайней мере, по рождению. Потому вопрос, кем я себя чувствую, неоднозначный.

Так мы и смотрели балет — в разговорах. В этом преимущество балета перед драмой. В балете музыка гремит, на сцене танцуют, и разговоры в ложе, если они не слишком громкие, никому не слышны. Можно следить за танцорами, а можно и не следить, кому как удобнее. Другое дело драма. В драме есть сюжет, в драме важную роль отведена тексту, нужно слушать и смотреть, иначе потеряешь нить событий. И музыка не гремит, а играет тихо‑тихо. Или вовсе нет её. Тут не поговоришь. Да и зашикают, прослывешь невежей.

— Мне дядя рассказал про вашу схватку с монструозией, — осторожно начал юный граф. — Признаться, я так и не понял, вымысел это, или происшествие истинное. И потому решаюсь спросить у вас.

— Всё относительно, дорогой граф, всё относительно. Порой сочинитель описывает истинное происшествие, даже помечает — быль, а все считают выдумкой, сказкой. А бывает и наоборот, и ещё как бывает…

— Но всё‑таки монструозия… Она была или нет?

— Была, конечно. Мы потом собрали тридцать фунтов янтаря, и ювелиры признали — да, самый настоящий янтарь. Но в Академию Наук сообщать не стали. Не хочется прослыть мистификаторами, чудаками или душевнобольными. Нет доказательства, лопнуло доказательство.

— Но что это было?

— Реликт. Пережиток прошлого, незнамо сколько пролежавший в земле. Мы ведь как живём, дорогой граф? Мы смотрим по сторонам, и видим далеко, до горизонта. Смотрим в небо, и видим ещё дальше — Луну, Солнце, планеты всякие, о звёздах и не говорю. А вот что у нас внизу — не знаем. Совсем не знаем. Там могут быть спрятаны сокровища, на глубине аршина или двух. Или невинноубиённые. Или древние допотопные чудовища, сколопендры величиной с лошадь. У нас в Бразилии, да и в соседней Аргентине находят окаменелости, останки этих чудовищ. Некоторые могли бы заглядывать в окна третьего этажа, представляете?

— Но они вымерли, не так ли?

— Да, вероятно. Хотя как знать, может, где‑нибудь в непроходимых лесах Великого Африканского Болота или в Амазонии кто‑то и остался. Или в океанских глубинах. Я только хочу сказать, что необычное может оказаться совсем рядом, даже в собственном дворе или подвале. «Черная Курица», помните, граф?

— И вы никому не расскажете о своей находке?

— Я напишу рассказ‑фантазию, или даже коротенькую повесть, — вмешался дядя. — Прокладывают путь не в Павловск, а до Москвы. Или даже до Кенигсберга. И находят янтарную куколку — в смысле, куколку гигантского насекомого. Перевозят её в Кунсткамеру, а там из неё вдруг вылупится кровожадная монструозия. Сначала один служитель пропадёт, потом другой…

— Страшно, — признался племянник.

— И должно быть страшно. Люди прочитают, запомнят, а потом, если вдруг найдут что‑то необычное, то отнесутся к находке с осторожностью. Не у каждого в телохранителях янычар найдется.

— Я тоже напишу страшную историю, — пообещал племянник.

Он напишет…

Антракт!

Первый антракт!

Есть возможность размяться, показаться, да и на других посмотреть. Особенно дамам интересно — кто в чём, кто с кем. Буфет, разумеется, тоже.

Но дам с нами не было, и в буфет мы не спешили. По бразильскому обычаю, я взял с собою freio pequeno — небольшие бутерброды в изящной коробке белого золота. Бутерброды комбинированные: хлеб, сливочное масло и осетровая икра. Числом три, по одному на брата. Осетровая икра в настоящее время продукт не из важных, но я рассказал, что император дон Педро очень до неё охоч, чем поднял престиж и России, и русских людей, которые эту икру едят преимущественно на масляной неделе, а в остальные дни ищут что повкуснее.