В зал ввалилась шумная компания мужчин и женщин разного возраста. Все женщины были в просторных сарафанах с юбками в пол, все мужчины, кроме одного, были в джинсовых куртках и таких же брючках. Возглавлял компанию рыжебородый толстяк с маленькими хитрыми глазками, одетый неряшливо и тускло. Костюм его был помят, а галстук скрутился веревочкой. Но видно, толстяк был каким-то могучим писателем, потому что все смотрели ему в рот и исполняли его приказы, как на службе. Под его руководством были сдвинуты вместе три стола. Компания густо облепила их, загудела, захохотала, теснясь вокруг рыжебородого.
— Алик! Алька! — крикнули оттуда.
Алик обернулся. Ему призывно махали. И сам рыжебородый в шутку, но властно изобразил скрюченным указательным пальцем, как он вытаскивает Алика за шиворот и переносит к себе.
— Извини, старик, я сейчас. Общнусь с мэтром.
Он прошел к ним. Рыжебородый покровительственно похлопал Алика по спине, для чего ненадолго приподнялся из кресла. Женщины обнимали Алика, одна даже поцеловала. Один в джинсах что-то прошептал ему на ухо. Алик выслушал, засмеялся. У него снова было живое мальчишеское лицо.
Володя поднялся. Вышел из зала, миновал узкий переход и очутился в просторном холле. Вокруг него шли, сидели, разговаривали писатели. Двое играли в шахматы, один говорил по телефону, сидя за низким столиком в углу. В бильярдной комнате, дверями выходящей в холл, один писатель полулежал на борту стола и дотягивался кончиком кия до шара, а второй наблюдал за ним, потягивая папиросу...
Володя закрыл глаза.
В бильярдной играли Пушкин и Лермонтов. Лермонтов полулежал на борту стола и дотягивался кончиком кия до шара, а Пушкин наблюдал за ним, раскуривая трубку с длинным чубуком. За шахматами сидели Белинский и Гоголь. Белинский играл белыми и только что сделал ход. Гоголь изучал положение на доске, склонившись к ней своим острым носом. Положение, кажется, было неважное. Неподалеку, на диванчике, сжав большие кулаки, прямо держа голову, сидел Маяковский. Перед ним, прижимая шляпу к длиннополому пальто, стоял Горький. Он смотрел на Маяковского с беспокойством и тревогой. По диагонали через холл, ни на кого не глядя, шел Александр Блок. В углу, за низким столиком, сидел Лев Толстой. Он говорил по телефону Вызывал такси к подъезду...
Володя открыл глаза. Писатель, вызывавший такси, наконец договорился обо всем, что ему было нужно, поднялся и ушел. Володя сел на его место. Взял трубку
Послушал гудок. Положил трубку. Кто знает, может, ее когда-нибудь и вправду держал в сухонькой сморщенной руке Лев Николаевич Толстой.
— Это Володя Торохов! — кричал он, косясь на даму за стеклом будки.— Торохов! Плохо слышно? Я с автомата звоню. Теперь хорошо? Здравствуйте, Нина... Нет, тогда мы не здоровались. Мы тогда еще незнакомы были. Здравствуйте!.. Все в порядке?.. Как четыре строчки убрали?! Какой хвост?! — завопил Володя.— В этих последних строчках весь смысл... Да ты пойми, это образ, образ!.. Я на тебя не кричу. Я не на тебя кричу... Да, газета. Нет, не понимаю... Давай встретимся, тогда объяснишь. Я по телефону не понимаю... Можешь? В шесть? Ладно, в шесть. Где?.. Я не знаю, где это... И это тоже не знаю... Давай, у Пушкина.
Дама была полная, строгая, красивая. Она смотрела через стекло на парня в гимнастерке, и разнообразные мысли бороздили ее чело. Парень повесил трубку.
— Такой молодой и такой нервный,— сердито, но не без игривости сказала дама, втискиваясь вместо Володи в будку.— Что у вас там случилось?
— Хвост у меня отрезали,— объяснил Володя.— А в нем был весь смысл.
Дама внимательно посмотрела на Володю и плотно прикрыла дверцу. Далеко не все еще тонкости жизни успел узнать юный поэт Владимир Торохов. В частности, ему было неведомо, что существует такой сорт женщин, которые терпеть не могут остряков.
Бесконечная лента ползла под стрекот клавиатуры из узкой пасти телетайпа.
«СРОЧНО! ВСЕМ ВЕЧЕРНИМ!»
Дальше побежал заголовок: «НОВЫЙ НЕФТЯНОЙ ФОНТАН». Поехала первая строка: «ТЮМЕНЬ. ТАСС. СЕГОДНЯ УТРОМ ВОСТОЧНЕЕ САЛЕХАРДА...»
На столе ответственного секретаря зазвонил телефон. Секретарь выслушал дежурную из телетайпной. Позвонил в наборный. Нина взяла трубку. Выслушала. Кивнула.
Посреди подземного перехода, обтекаемый с обеих сторон густой толпой, словно загадочный дорожный знак, стоял новенький торшер. На расстоянии руки от него в очереди за газетами толчками продвигался Володя.
— На все! — Он протянул продавцу рубль. Тот молча отвел крупную купюру и принял мелочь из рук следующего. Володю оттеснили, он начал пробиваться обратно, но тут какой-то торопыга с размаху налетел на торшер, и они с Володей поймали хрупкий колпак у самого пола. Торопыга при этом слегка ударился и теперь проверял часы: приложил их к уху, потом осмотрел циферблат. Часы были целы, шли и показывали без пяти шесть. Володя засуетился. Не выпуская торшера, протянул продавцу медяк, схватил газету и помчался по переходу — если только можно было мчаться в час «пик» под Манежной площадью.