И вот смотрю я на этот фолиант: прочтут ли? Заглядываю вовнутрь, то один эпизод выхвачу, то другой: текст по-прежнему жив, удостоверяю, и по-прежнему жжется. Воспринимаясь, на фоне нынешнего принуждения к благонравию, даже еще более возмутительным, шоковым, чем в лихие девяностые.
Его бы читать. Но – произнесу в разрядку – девятьсот (!) страниц, и материя никак не юношеская. Так что, хотел бы ошибиться, книга станет скорее достоянием доцента, наглядным пособием для никогда не лишних размышлений о том, что могло бы случиться с нашей прозой, но не случилось.
Литературный памятник, как и было сказано.
Уже во вводной заметке «От редакции» Виталий Кальпиди едко проходится по адресу «центральной/московской культурной иерархии, способной переваривать и включать в свои ряды только разве что одиночек, выдергивая их из любой подвернувшейся под руку провинциальной парадигмы». Тогда как, по глубокому убеждению автора проекта, «четыре поколения поэтов, сконцентрированные на тридцатилетней временной площадке, сжатой периметром трех городов», заслуживают того, чтобы гуртом, ватагою вломиться в эту самую центральную иерархию, предъявив себя как некое необходимое и нерасторжимое единство.
Что ж, цели ясны, задачи определены – за работу, товарищи! И товарищи, с которыми Виталий Кальпиди осуществлял этот проект, потрудились действительно на славу. Ничто не забыто, и никто не забыт – от регионального классика Алексея Решетова (1937–2002) до удальцов рождения уже 90-х годов. И ужасно жаль, что этот отлично подготовленный и безупречно изданный том заполучат только семьсот счастливцев.
Хотя, может быть, такой тираж и достаточен. Чтобы попасть в руки самих участников проекта – как набор персональных пропусков в бессмертие. И как справочник – в руки считаного числа специалистов, которые, простите великодушно, Виталий Олегович, первым же делом расслоят это нерасторжимое единство, отделив подлинно крупные дарования от поэтов, чье значение в литературе пока проблематично, а иногда и вовсе иллюзорно.
Увы или ура, но высокая культура в самом деле иерархична, и выдергивают в нее действительно очень немногих и исключительно поодиночке – хоть из уральской парадигмы, хоть из самой что ни на есть московской.
Таких, как Борис Рыжий.
Или сам Виталий Кальпиди.
Интерпретаторам раздолье – не одну страницу можно отдать под рассуждения о том, в каких непростых отношениях между собой находятся лирический персонаж, рассказчик, его представляющий, и подлинный автор этих стихов. Бунимович пишет вроде бы исключительно о себе, но почти всегда будто со стороны – так, напомню, души смотрят с высоты на ими брошенное тело:
Лиризм неизменно гасится самоиронией, пафос под запретом, о вдохновении и волшбе нет и помина. Стесняется он, что ли, – рубаху рванув на груди, сполна раскрыться перед читателями? Может быть, школа повинна в этой закрытости – сначала средняя, где Евгений Абрамович много лет вел математику, а потом школа публичной политики, где, как и учителю, тоже надо постоянно держать марку и держать дистанцию?
«Сами сшили по смирительной рубашке…» – это из стихотворения 1971 года, самого раннего в книжке. Душевности, как вы понимаете, взяться здесь неоткуда. Но она и ни к чему читателям поэта, который, как и они, самодисциплину ума и сердца ценит несравненно выше лирической отвязности.
Когда в мае этого года Евгений Евтушенко впервые после долгого отсутствия явился московской публике, люди в зале встали. Не все, конечно, – достоинство стихов, что пишутся им в последние десятилетия, по-прежнему не для каждого очевидно. Но с харизмой не поспоришь, и никого не изумило, что именно Евтушенко, первому из ныне живущих русских поэтов, отдан семисотстраничный том в библиотеке о жизни замечательных людей.
Фигура он действительно замечательная – во всем богатстве смысловых оттенков этого слова. Оценивать ее потомству, а пока Илья Фаликов правильно делает, что, лишь изредка пускаясь в филологические тонкости, сводит воедино все, что мы уже сейчас знаем об этой жизни. Не забывая и того, что поэта явно не красит. Но в главном следуя словам Беллы Ахмадулиной, предусмотрительно вынесенным в эпиграф к книге: