Вот жизнь моя. Фейсбучный роман

«Лахезис» (так, если кто забыл, в античной мифологии звали одну из трех богинь судьбы) – совсем иное дело. Новые сведения о жизни, уникальный, штучный опыт, который отличает именно этого автора от всех прочих, и в новом романе, конечно, содержатся, но их приходится выковыривать, будто изюм из булки. Так что вздрогнешь иной раз от поразительно точных оценок сегодняшней действительности, порадуешься пластически выверенным сценам, обычно связанным с детством и юностью героя-рассказчика, и вновь погружаешься в такой спутанно-перепутанный клубок триллероподобных страстей, психоложества и чернухи, фантасмагории и мистики, что его, боюсь, никакая мойра, никакой Голливуд не разберут на нити внятного повествования.

Помилуйте, мне возразят, но ведь так замысловато вообще нынче пишут романы, когда хотят, чтобы они выглядели современными. Я знаю. Оттого и грущу. То обращая и к Юлию Дубову и ко всем, кто романы пишет по-современному, раздраженную пушкинскую реплику «Да говори просто – ты довольно умен для этого», а то и вовсе и вовсе извлекая из памяти совсем уж архетипическое: «Будь проще, и народ к тебе потянется…»

Я бы хотел, чтобы к Юлию Дубову писателю, вне сомнения, одаренному, потянулись. И поэтому жду, что последует дальше – не похожее ни на «Большую пайку», ни на «Лахезис».

Андрей Турков. На последних верстах: Книги. Судьбы. Споры. – М.: Новый ключ, 2014.

В девяносто лет, а эта книга вышла в аккурат к юбилею, писатели, кто дожил, обычно подводят предварительные итоги. Дело хорошее, но явно не по Андрею Михайловичу Туркову Седой мальчик, он вновь «на тысячу ладов» пускается в «неоконченные споры» (словами, что в кавычках, назывались, напомню, давние и сейчас, впрочем, не остывшие турковские книги).

Газетные статьи, журнальные рецензии, едкие реплики, некрологические заметки, комментарии – всё то, что сошлось в сборнике «На последних верстах», – движимы надеждой: «Всё минет, а правда останется». И движимы ясным знанием: для того, чтобы о былом осталась к завтрашнему дню именно правда, надо снова и снова напоминать, уточнять, объяснять, осаживать профессиональных лгунов и поддерживать тех, кто правду тоже ищет, хотя и по-своему.

Меня эта неустанная задиристость восхищает. Как восхищает и удивительная, едва ли не одному Туркову присущая интеллектуальная деликатность: говорить только то и только о том, в чем он уверен, не втягиваясь (почти нигде) в толковище о книгах и писателях, появившихся в последние два десятилетия. О героях нашего времени пусть пишут другие – те, что моложе на поколения. На чужое поле Андрей Михайлович не зайдет, но своего не оставит.

Совсем как герой классического рассказа Леонида Пантелеева «Честное слово».

Я же ведь вам уже сказал: седой мальчик.

Андрей Назаров. Прочерни. – USA: Franc-Tireur, 2010.

Андрей Назаров печатается редко. Так редко и такими коллекционными тиражами в таких обычно труднодоступных местах, что его имя, боюсь, уже стали подзабывать. Я не о шир. нар. массах, конечно, – их любовью писатель, живущий последние десятилетия в провинциальном Копенгагене, сроду не дорожил и сроду к ним не адресовался.

Я – о знатоках, о гурманах. О тех, кто выше сюжета, порою даже больше масштабности художественной задачи ценит именно фразу – ее летучую тяжесть, ее кичливое благородство. Обеспечиваемое исключительно порядком слов.

Николай Гумилев – вы, конечно, помните – любил цитировать формулу Кольриджа, что поэзия – это лучшие слова в лучшем порядке. Так и тут: замысел, тянущий, предположим, на повесть, спрессовывается в новеллу – иногда на страничку, а часто и на один всего абзац. Короче, еще короче. Правило о чередовании плотностей текста, обязательное для прозы, уступает у Назарова первенство закону тесноты стихового ряда, такой тесноты, что и шильце между слов не просунешь.

Наскоро эту маленькую книжечку не пробежишь. Читать придется медленно, время от времени откладывая в сторону, чтобы передохнуть. И чтобы вновь отправиться в увлекательное путешествие – от слова к слову, от смысла к смыслу.

Аркадий Штыпель. Ибо небо. – М.: ОГИ, 2014.

Поэта Аркадия Штыпеля знают, я думаю, человек триста. Да и как большему числу узнать: в статусных журналах, исключая «Арион», он со стихами появляется крайне редко, сборники выпускает еще реже. Так что знаменит скорее как колоритная фигура литературной Москвы и литературной Украины: берет, трубка, борода. То ли артист, то ли ребе. Непременный завсегдатай того, что называют тусовками. И победитель, говорят, всевозможных слэмов – это когда стихотворцы, сойдясь в круг, соревнуются в декламации и жестикулировании.

А на бумаге?..