ВОВа

Бугаенко надеялся, что речь об этом вообще не зайдет. Во всяком случае, не в самом начале. А из-за этого своевольщика могло получиться иначе. Подосадовал, чертыхнулся в сердцах. И, уходя от прямого ответа (не желая сразу же раскрывать, что ни на собрании первичного партколлектива, ни в райкоме Изюмова не разбирали), сам, уже слегка задираясь, спросил:

— А при чем тут низовое собрание? Райком тут при чем? Я вам предлагаю решить, вам — членам бюро! Понял? Вот так! И с концами! — передразнил лохматого, рыжего он. — И нечего тут рассусоливать!

На эту издевку зал шумно и весело прыснул. Рыжий вскочил:

— А устав? — не унимаясь, выкрикнул он. — Сперва ведь на первичном собрании надо…

«Ты смотри, устав даже знает», — зыркнул, прищурясь, на горнопроходчика секретарь, недовольно спросил:

— Ну, а если не было собрания? И райкома не было… Ну так что, мы и сами уже не вправе, не можем решить? Или у нас не хватает? — покрутил он с усмешкой пальцем у лба.

— Этого-то, может, и хватает, — не то надорванно, не то простуженно прохрипел из дальнего угла, от окна прокурор города. — Не хватает другого: соответствующей статьи уставной. А партийный устав есть устав — тот же закон.

«Устав, устав… Как наблюдатель устроился там, — чуть уже раздражаясь, отваливаясь в кресле назад, прицелился глазами в синий прокурорский мундир секретарь. — Ладно, этот работяга, столп общества, гегемон… Он и раньше не лез за словом в карман, а нынче и вовсе — все ему нипочем. Так он же не ты, — не сводил с законника глаз Бугаенко. — На нем, на бригаде его весь трест, считай, держится. Один с бригадой в пять раз больше всех остальных флюсов на гора выдает — из квартала в квартал, из году в год. Да такого и захочешь, потребуется — не тронешь. Да и смешно… Куда, куда его дальше шахты, глубже забоя заткнешь? Как в войну: дальше фронта не пошлешь, больше раза не убьешь. Так что… Терпи… Чтобы он там ни выкидывал. Это шефа его, директора треста… Вот его запросто можно за жабры… Ни городу, ни горкому ни малейшей потери. Напротив. Хотя и послушный, преданный, свой человек… Еще бы — за шкуру, за место дрожит… Забился вон в угол, черные очки на глаза и только что не храпит. Весь жиром зарос, покой бы только ему. Надо менять, — в какой уже раз подумал Бугаенко о директоре треста. — Надо. И этого… — снова зыркнул он на законника. — И как можно скорее. Ишь, разошелся в последнее время. Документы на дачи от всей городской руководящей верхушки потребовал, не сделал исключения и для меня, первого секретаря, вызывает на допросы горкомовских и исполкомовских шоферов. Не спрашивая, не согласовывая, стал теперь сам всех судить да рядить — строго, видишь ли, по закону. Что-то много стал себе позволять, — на миг неприязненно, чуть ли даже не с отвращением покосился опять на сидевшего одиноко у окна прокурора. Но понимал: здесь, сейчас, нет, ни к чему, ни в коем случае нельзя ситуацию обострять. Коли уж взвалил на себя, взялся этого бунтаря прикрывать — держись до конца. Что с него, с такого-то взять — горячего, прозрачного, чистого? Такой же покуда дурак, как и сыночек родной. Проще простого, как со слепыми кутятами, с такими расправиться: о землю башкой — и конец, перестали скулить. А вы вот попробуйте, заставьте-ка их, чтобы радостно лаяли вместе со всеми, хвостами дружелюбно помахивали, доверчиво ластились к вам… Это попробуйте. Нашли панацею… Устав, устав… Плевать я хотел на устав, на законы, на все эти ваши параграфы. От них не помощь — порой только помехи одни. Ну, как вот хотя бы с таким? Как на первичный коллектив его выносить? Во-первых, это все равно, что воду в ступе толочь. Он со мной, в кабинете, во время беседы, и то… Вон как уперся, баран бараном. Что ни скажи — как о стену горох. А со своими, с ровнями, в привычном своем коллективе… И вовсе… Черта с два удастся его укротить. Не получится ни хрена. А во-вторых… И это, может быть, самое главное, пострашнее всего… Не могу же я допустить, чтобы он, начиная с редакции, через все следующие инстанции открыто нес свой дерзкий опасный призыв: мол, гнать надо из партии, из руководства всех подручных вождя, всех до единого, у кого на совести грех расправы над невиновными и кровь на руках — чуть ли не все нынешнее руководство страны. Только пусти такое гулять, только позволь. Да пожаром лесным побежит по устам, по умам. Враждебным призывом сразу запахнет. Запахнет статьей…»

И, поднявшись, опершись о парадный резной стол-амвон богатырскими своими руками, Бугаенко напористо и убежденно спросил: