Vox Humana: Собрание стихотворений

Анну Андреевну я не видела давно, т.к. она меня приглашает только если ей что-нибудь от меня нужно. Но я очень ее люблю и от­того не хочу писать о ней даже Вам, т.к. много невеселого пришлось бы сказать о ней… Может быть, Бог даст, мы с Вами увидимся и тогда о ней поговорим. Во всяком случае, она теперь ходит пешком, гуляет, а не лежит, как раньше.

Извините, что не пишу Вам на Вашем родном языке: за эти 2 последние года приходится заниматься другими языками, и боюсь наделать больших ошибок.

Если Вы действительно сможете издать стихи мои о Петербурге, которые имеются у моей ученицы, то хорошо было бы заказать какому-ниб<удь> хорошему художнику иллюстрации к каждому стихотворению (напр<имер>), в стиле Добужинского)[161]. Сонеты из книги «Пряничный Солдат» лучше приложить в конце книги «Серебряная Рака», в виде второй ее части. Посылаю Вам дополнения к «Серебряной Раке».

Ужасно, что Вы больше не приехали – моя девочка мне писала, почему.

Прощайте же и знайте, что я с радостью иду на все тяжелые жертвы ради моей бедной книги – parve, nec invidio, sine me, libre, ibis… [162] Будьте ей добрым крестным отцом!

Привет Вашей семье, не бойтесь за меня и не жалейте: природные данные каждого человека должны иметь свободное развитие, в этом – залог развития культуры. Вспоминайте нас всех иногда, пишите через мою ученицу, если захотите написать.

Лидия Аверьянова

P.S. Псевдонима не давайте, пожалуйста, пускай книга идет под моим полным именем, как моя подпись. Один конец! Хорошо бы иметь корректуру»[163].

Одновременно, в письме от 9 декабря 1937 г. своей ученице, переправлявшей рукописи за границу, Аверьянова отдавала последние распоряжения относительно издания книги:

«Бетти дорогая,

Спасибо тебе большое за твое сердечное письмо. Я хочу, чтобы книга а) была опубликована в Праге, если возможно, Университетом б) под моим собственным именем, поскольку никакой псевдоним не способен скрыть стиль или тему.

с) Я хочу, чтобы ты, если возможно, передала мне корректурные листы всего на 1 денек, они будут возвращены тем же путем, каким была возвращена книга госпожи Уны.

Я очень больна и несчастна, у меня был роман с единственным сыном Ахматовой, очень обаятельным студентом, но пьяницей и непорядочным человеком сверх меры, так что перестала видеться с ним (но не перестала любить), хотя он очень умный и добрый в глубине души. Люблю тебя.

Твоя совсем старая и дряхлая лисица Л.

П.С. Напиши мне поскорее, поскольку я чувствую…. ну, ты понимаешь. Л.А.»[164]

В 1937 г., в предчувствии беды или конца, Аверьянова вдогонку «Серебряной Раке» пишет и отсылает еще пять стихотворений: «Колокол Св. Сампсония» («Он был подобен темной сливе…»), «У костюмерной мастерской…», «Сонет» («Люблю под шрифтом легшие леса…»), «Превыше всех меня любил…», «Россия. Нет такого слова…». По вполне понятной причине они не вошли в основной корпус книги, и, тем не менее воспринимаются не только как ее логическое завершение, но и как послание (на это указывает приложенный к автографам стихотворный лист, на котором Аверьянова записала пушкинское послание декабристам – «В Сибирь» («Во глубине сибирских руд…»), 1827).

Человеческий и гражданский голос поэта (vox humana) достигает в последних стихах наивысшего звучания. Ее «Россия. Нет такого слова…» можно поставить в один ряд с такими образцами гражданской лирики, как «Рожденные в года глухие…» А. Блока, «Веселье» («Блевотина войны – октябрьское веселье!..») или «Неотступное» («Я от дверей не отойду…») З. Гиппиус, «Не с теми я, кто бросил землю….» А. Ахматовой и немногими другими.

Россия. Нет такого слова
На мертвом русском языке.
И всё же в гроб я лечь готова
С комком земли ее в руке.
Каких небес Мария-дева
Судьбою ведает твоей?
Как б…., спьяна качнувшись влево,
Ты бьешь покорных сыновей.
Не будет, не было покоя
Тому, кто смел тебя понять.
Да, знаем мы, что ты такое:
Сам черт с тобой, ….. мать!

1934–1937

На скрещении узловых мотивов: блоковского («…Покой нам только снится…»), тютчевского («Умом Россию не понять…») и некрасовского («Ты и убогая…») Аверьянова создает свой и единственный в своем роде образ матери-родины. В сонете «Свиносовхоз» он приобретает дополнительные обертоны – трагический гротеск, преемственный по отношению к позднему Блоку («Слопала-таки поганая, гугнивая родимая матушка Россия, как чушка своего поросенка»)[165].