Возбуждённые: таинственная история эндокринологии. Властные гормоны, которые контролируют всю нашу жизнь (и даже больше)

Чаще всего патологоанатомы помещали мозговые железы в бутылочки с ацетоном и отдавали их Балабанам или их друзьям. Обычно доктор Балабан забирал очередной гипофиз в кабинете патологоанатома, но иногда приходилось идти в морг. После этого Балабаны переливали содержимое флакончиков в большие стеклянные банки, наполненные свежим ацетоном, и хранили их в шкафчике в прачечной.

В те времена любой мог просто плюхнуть гипофиз в стеклянную банку с жидкостью для снятия лака и делать с ней, что заблагорассудится. Можно было отдать какому-нибудь родителю, которому он очень нужен. Можно было отправить его по почте. Некоторые патологоанатомы замораживали целые мозги (они давали больше гормона, чем незамороженные), но если они случайно оттаивали (например, если вы застревали в пробке), то портились целиком. Сейчас, 40 лет спустя, эти кусочки мозга уже считаются объектами биологической опасности, и для их перевозки требуются специальные разрешения и меры предосторожности – не говоря уж о разрешении членов семьи покойного на удаление у трупа какой-либо части тела.

* * *

«Мы даже не задумывались, законно ли то, что мы делаем, – рассказывала миссис Балабан. – В те дни еще не приняли закон HIPAA (о защите приватности пациентов). Железы можно было получить только при вскрытии. Семьи не давали никаких разрешений. Мы просто собирали гипофизы и вообще не думали обо всех этих аспектах.

В общем, все знакомые отправляли нас к другим знакомым, и однажды нам позвонил какой-то товарищ и сказал: “У меня есть три гипофиза”. Я ответила: “Я скоро приеду”. Он спросил: “Вы собираетесь ехать в Техас?” В общем, он решил отправить нам железы по почте. Мы получили цилиндрический контейнер, завернутый в картон и поролон; в контейнере лежал флакон с тремя гипофизами в ацетоне. Мы переглянулись и сказали друг другу: “Вот как надо”, а потом пошли по магазинам.

После этого мы стали отправлять вместе с письмами наборы для отправки по почте. Они состояли из пробирки с закручивающейся крышкой, ваты, почтовых цилиндрических контейнеров, наклеек с адресами и кучи почтовых марок и оберточной бумаги. Мы отправляли их всем, кто мог достать для нас железы. Им это ничего не стоило. Если кто-то присылал нам гипофиз, мы отправляли ему новую упаковку для другого».

Миссис Балабан вела целую картотеку всех, кто присылал им гипофизы, всех, кто направлял их к своим знакомым и всех, кто ходил от двери к двери, прося помощи. Картотека была упорядочена по алфавиту и цветовым обозначениям: зеленый цвет означал активных поставщиков, а красный – тех, кто помог с контактами. Все они получали открытки с благодарностями.

Балабаны провели то Рождество с друзьями в Нью-Джерси. Вернувшись домой, они нашли в почтовом ящике маленькую упаковку: последние несколько желез, которым им не хватало до 100. «Другим людям требовалось до шести месяцев, чтобы найти 100 желез, – сказала миссис Балабан. – Нам хватило одного».

Она вернулась в госпиталь в Бронксе с сотней гипофизов, предполагая, что доктор Собел очень обрадуется, и вскоре Джефф приступит к курсу лечения. Доктор Собел, однако, проявила потрясающее безразличие. «Когда я узнала ее чуть лучше и увидела ее полностраничные рекламные плакаты против войны во Вьетнаме и “Агента Оранж”, то стала подозревать, что доктор Собел считала, что мы, богатые и привилегированные люди, можем спокойно себе это позволить [получить доступ к лечению]. А у детей, которых она лечила в городском госпитале, не было ни ресурсов, ни жизненного опыта».

Еще сильнее поразилась миссис Балабан, когда доктор Собел объявила, что им придется подождать не менее трех месяцев, пока из желез не извлекут гормон.

В стране было три лаборатории, занимавшиеся выделением гормона роста: в Калифорнийском университете в Беркли, Университете Тафтса и Университете Эмори. Выделение гормона в каком-то смысле напоминало извлечение драгоценного камня из куска горной породы. Для этого требовались настойчивость, тщательность и ловкость. Каждая лаборатория разработала собственную методику получения самого чистого продукта. Гипофизы, собранные Балабанами, отправились в лабораторию доктора Альфреда Вильгельми в Университете Эмори на условиях, что миссис Балабан получит половину гормона роста для лечения сына, а другую половину доктор Вильгельми оставит себе для исследований. Выбора у нее не было: гормон нужно так или иначе было выделить из гипофизов, а любая лаборатория требовала за это часть полученного вещества.

Джеффу лечение не нравилось с самого начала. Отец делал ему уколы, и они были очень болезненными. «Помню, какое у него было страдальческое лицо», – говорил доктор Балабан. Но они считали, что поступают правильно. Доктор Балабан сказал Джеффу, что его мнение по данному вопросу никого не интересует до тех пор, пока он не подрастет и не поймет всех последствий лечения – или, если точнее, всех последствий, если он не получит лечения.