Воздаяние храбрости

В лагерь Александрийцев они добрались примерно за час до полуночи. Ахтырцы и Белоруссцы стояли чуть западнее, в месте более сухом и удобном, но Валериан поставил свою палатку среди черных гусар. Они проехали посты, обменявшись с часовыми назначенным на сегодня словом, и так же шагом проехали мимо костров, навесов, балаганов, палаток. Несмотря на поздний час, гусарский бивак жил полной жизнью. Где-то артельщики варили на огне запоздалый ужин, где-то грели камни, чтобы как-то хотя бы просушить воздух среди полотняных стен; вокруг нескольких костров сидели кружком офицеры, курили трубки, попивали вино или ракию, а откуда-то даже донеслись переборы гитарных струн. Увидев генерала, все поднимались его приветствовать. Валериан отвечал им кивком, с виду высокомерно-суровым. На самом деле все силы его уходили на то, чтобы прямить спину и не потерять случаем стремя.

Он вытерпел путь почти до конца, но у самой палатки, готовясь уже спуститься, князь вдруг тихонько охнул и начал валиться головой вниз. Василий и адъютанты успели подхватить его вовремя и отнесли генерала в палатку.

Весть о том, что с командиром неладно, тут же облетела весь лагерь, и все, кто свободен был от обязанностей на сегодняшний вечер, потянулись к центру. Там их встретило оцепление, которое выставил предусмотрительный Замятнин. Внутрь кольца пускали одних офицеров. Полковой доктор, плотный и невысокий штабс-ротмистр, еле протиснулся сквозь толпу и прошел за полог палатки. Он появился только спустя два часа, но никто еще и не думал убраться к ночлегу.

Стоявшие кучками офицеры обернулись к лекарю, и два-три голоса спросили:

– Николай Иосифович, ну как?..

Доктор раздраженно ткнул пальцем в очки, поднимая оправу на переносицу, но ответил ровным, спокойным голосом:

– Что же вы требуете от меня, господа? Я ведь не Всемогущий и даже не его заместитель по лекарственной части. Плохи дела у князя. Очень плохи. Подумайте сами: разве с его легкими воевать в таком климате? Ему бы сейчас легкую, горячую еду, сухость, тепло да покой. Едой вы поделитесь, палатку нагреете, а вот сухой воздух и тем паче покой совершенно не в вашей власти. Будем надеяться лишь на богатырскую натуру нашего командира. Господа, сколько стычек, сражений, всего одна рана, и на тебе – привязалась чахотка… Пока что он спит. Я тоже пойду, прикорну. Понадоблюсь, сразу зовите…

Толпа раздалась, и доктор, а за ним фельдшер, несший саквояж с инструментами, скрылись из виду.

Но не успел коридор сомкнуться, как из палатки донесся крик, подхваченный собравшимися офицерами:

– Доктора! Доктора!

Штабс-ротмистр развернулся и, быстро перебирая короткими ножками, понесся обратно. Полог палатки откинули, и те, кто стоял поближе, успели разглядеть генерала, полусидящего в койке, полувисящего на руках у Василия. Грудь Мадатова была густо залита черной, блестящей жидкостью, хорошо заметной даже на черном же доломане.

Прошло полчаса. Дождь уже не моросил, а хлестал, костры догорели, все молчали, и никто не уходил от палатки. Вдруг полог откинулся, и показался Замятнин. Офицеры повернулись к нему и подвинулись, но ротмистр только обвел собравшихся диким взглядом, сорвал повязку, прикрывающую выбитый под Борисовым глаз, обхватил голову руками и быстро зашагал, почти побежал, скрываясь за палатку, в темноту, в сырость, в безмолвие…

III

До крепостного вала гроб несли на плечах открытым. Шестеро офицеров второй гусарской дивизии мерно и торжественно печатали шаг, задерживая в воздухе выброшенную ногу на положенные такты. Каждую минуту двое новых выбегали из колонны, двигавшейся следом, и сменяли тех, кто уже простился с Мадатовым.

Вдоль всего пути похоронной процессии выстроены были полки отряда Красовского, по одному батальону от каждого. Когда гроб приближался, прапорщик, державший знамя, и его ассистенты делали шаг вперед, склоняли древко и головы. Командир батальона выхватывал шпагу, и шеренги, стоящие за ним, брали «на караул». Все молчали, только свистел заунывно ветер да порой с шорохом сотни подошв сплеталась резкая дробь барабанов.

Замятнин и два адъютанта мертвого, но еще генерала, шли впереди процессии, придерживая у бедра обнаженные сабли. Лицо ротмистра казалось столь же черным, как и повязка, закрывавшая пустую глазницу. Когда подошли к мосту, переброшенному через ров, Алексей остановился, и так же замерла вся процессия. Полковник Арсеньев, принявший дивизию, поднялся в седло и переехал на ту сторону. След в след за ним двигался вахмистр, державший пику с привязанным к ней белым флагом. Эссет-Мегмет-паша выехал встретить русского офицера. Они постояли рядом очень недолго, потому как все основные переговоры велись вчера, и обе стороны знали условия соглашения.

– Ворота крепости Шумла готовы открыться перед храбрым и благородным Мадат-пашой, – перевел грек-драгоман последние слова командира турецкой пехоты.