Воздаяние храбрости

– Не персы, господин подполковник, – объяснил поручик. – Это татары. Кажется, загорелось ханство.

– Тогда дело плохо, – нахмурился подполковник. – Но что же каре выстраивать против десятка наездников? Они и к колонне не сунутся, думаю…

Но не успел подполковник заговорить, как встревоженно закричали офицеры, стоящие рядом. Все они показывали в разные стороны, где, хорошо уже видные, спускались на равнину группы вооруженных всадников. И очень скоро не десятки, а сотни, тысячи конных заполонили пространство вокруг егерских рот. Но приученные, вымуштрованные солдаты уже выстроили каре, настоящую подвижную крепость. Четыре фаса его ощетинились штыками, а оба орудия поставили в середину с тем расчетом, чтобы они могли вести огонь по наступающей коннице через головы стоящих в рядах. Не каждая регулярная кавалерия рискнет атаковать пехоту, изготовившуюся к защите. А татарские всадники, был уверен подполковник Назимка, и подавно побоятся лезть на штыки и пули.

Опасность заключалась в другом – вившиеся вокруг джигиты могли ужалить в любой момент, а потому скорость продвижения замедлилась раза в два. Егеря шли сторожко, неся ружья в положении «на руку», останавливаясь едва ли не каждые четверть часа, разворачиваясь, готовые встретить несущуюся бешеным аллюром конницу. Но татары, визжа и потрясая шашками, вдруг сворачивали в сторону, не рискуя переходить невидимую черту. Тех же, кого разогнавшийся конь или собственная удаль увлекала чересчур близко к русской пехоте, встречал залп одного плутонга. Десятка полутора выстрелов было достаточно, чтобы охладить самых ярых и выбить из седел особенно несчастливых.

Так продолжалось около часа. Батальон продвигался вперед, медленно, с остановками, но все-таки отвоевывал версту за верстой голой каменистой равнины. Назимка ехал верхом в центре каре, чуть опережая упряжку, тащившую первое орудие. Конные толпы, вившиеся вокруг квадрата, выстроенного егерями, его не смущали. Восемь сотен русских солдат составляли такую силу, с которой можно было пройти насквозь весь Карабах. А им нужно было только одолеть еще верст пятнадцать на плоскости, спуститься к речке Ах-Кара-Чай. На другом берегу речушки, он знал наверное, начнется лесистый склон, куда конница за ними идти побоится. Его же егеря уже дрались в горах и с акушинцами, и с чеченцами, умели двигаться меж деревьев и «веревками», и двойками, не терялись, оставшись и в одиночестве. Главным противником своим подполковник Назимка считал солнце, что жарило сверху совершенно безжалостно, не опасаясь ни пуль русских, ни штыков, ни картечи, ни ядер. А в союзниках у светила, батальонный чувствовал это сам, были последствия суточного загула. Назимка расстегнул ворот, достал из кармана скомканный, нечистый платок и наскоро обтер лицо, затылок и шею. Сколько им еще оставалось ползти такой черепахой – часа полтора, два? А там вода, быстрая, ледяная, а за ней спасительная тень дикой чащи. Продержимся и успеем, решил он.

– Ваше благородие, – окликнул его встревоженно штабс-капитан Лебедев; артиллерийский офицер ехал тоже верхом и дальше. – Взгляните назад, пожалуйста. Что за новая сила валит!

Назимка повернулся в седле и охнул от изумления. Из горла ущелья, которое они оставили часа полтора назад, выкатывались на плоскость сотни и сотни всадников. Он схватился за трубу, навел и застыл.

– Персы! – крикнул он наконец, приходя в себя. – Господа офицеры, это противник! К бою!

Батальон Назимки догнал передовой отряд персидской армии. Сам Аббас-Мирза быстро двигался на Шушу, но лазутчики доложили ему, что туда же направляется сильный отряд русских. Наследник тут же решился, как писал после отцу, «атаковать отряд сей и наперед предать оный снедению блистательного меча нашего». Командующим послал одного из лучших своих военачальников – Амир-хана. Старый воин перевалил за середину седьмого десятка, бросил уже вести счет сражениям, из которых выходил без особенного урона, и только каждый день удивлялся тому, что еще жив, видит солнце и слышит, как грохочут за спиной копыта его отчаянной конницы. Он взял две тысячи всадников, посадил за спину каждому сарбаза. С ним отправились четыре орудия, а в придачу один английский инструктор, знаменитый своей улыбкой и искусством обращения с пушками.

Ричард Кемпбелл показал, куда поставить орудия, а пока топчи суетились, исполняя его приказания, разглядывал боевые порядки русских. Они стояли правильным, ровным квадратом, готовые встретить атакующих и пулями, и штыками. Он сомневался, что прямая атака даст существенный результат. Даже пехота персидская оставалась всего лишь ордой: азартной, жестокой, но нестройной и нестойкой, как все другие туземные армии. И сейчас оба полка, что конный, что пеший, ринулись едва ли не наперегонки, торопясь успеть первыми к добыче, казалось бы, уже загнанной и ожидающей смертного часа. А русские, заметил Дик Кемпбелл, уже развернули орудия, не снимая их с передков, и спокойно ожидали совершенно неподготовленную атаку.