Воздаяние храбрости

Новицкий догадался, что Мадатова говорила о Зинаиде Трубецкой, уехавшей в Сибирь вслед за мужем, бывшим полковником Генерального штаба, осужденным на каторгу по делу о декабрьском возмущении. А чудовищем она бесстрашно именовала императора Николая, которого ненавидела с давних пор.

– Что же вы молчите, Сергей Александрович? – продолжала княгиня. – Вы теперь как государственный служащий не решаетесь иметь собственное мнение? Или смущаетесь его высказать? Вам нечего опасаться: все, что вы скажете, останется в этих стенах.

– Во-первых, и у стен имеются уши… – начал Новицкий.

– Кому же это и знать, как не вам, – перебила его Мадатова.

Сергей поклонился, но решил пропустить эту колкость. Слишком много им нужно было сказать друг другу, чтобы обращать внимание на лишний укол. «Всякая служба имеет свои теневые стороны, – философически заключил он, придерживая, впрочем, губы сомкнутыми. – Мы стараемся не замечать их сами, и не слишком любим, когда на них обращают внимание другие. Мужчину своих лет и положения я позвал бы к барьеру… А решился бы? – спросил он себя. – При теперешнем императоре? Другое время пошло, совсем другое…»

– Времена меняются, а люди должны оставаться прежними. Должны быть верны прежде всего самим себе, – услышал Новицкий голос Мадатовой и понял, что последние слова произнес вслух.

Он еще раз склонил голову.

– Я безусловно верен, княгиня. Видите – только успел появиться в столице и сразу же к вам.

– Да, Сергей Александрович, в смелости вам не откажешь. Решиться навестить жену опального генерала, врага вашего принципала – в наше время совсем непросто… О Господи! – перебила она себя раздраженно. – Да что же я такое говорю нынче! Простите меня, дорогой мой! Это не я говорю, это обида моя бормочет.

Сергей мягко улыбнулся и поднял обе руки ладонями вперед.

– Что вы, Софья Александровна! За годы нашего знакомства, в самом деле счастливого, мы наговорили с вами друг другу такого, что посторонний человек не выдержал бы и одной трети.

– Если слушать меня, то и одной десятой, – рассмеялась Мадатова, легко переменив тон. – Но мы же с вами еще и родственники. Четвероюродные, кажется.

– Да, соединены не только дружбой, но и кровью. И как родному человеку хочу вам признаться со всей откровенностью. Не боюсь я иметь собственное суждение не в пример персонажу комедии нашего общего знакомого. Не настолько я глуп и труслив. Но и не настолько тщеславен, чтобы таскать его по московским гостиным и петербургским салонам. Подобно другому персонажу той же комедии. Да, сейчас состою при штабе генерала Паскевича. Кстати, как и тот же господин Грибоедов… Да, живу в империи, престол которой занимает человек не слишком симпатичный. Хотя знаю его более понаслышке…

– Ваше счастье, – не удержалась Мадатова.

Новицкий продолжил, словно и не заметив ее сарказма:

– Но что с того. Я жил во времена императора Александра. Я служил в штабе генерала Ермолова. Но и тогда, и сейчас я исполняю свои обязанности, и мне в общем-то безразлична и фамилия моего непосредственного начальника, равно как имя российского императора. Нет, конечно, они, безусловно, значимы, но только лишь для моих личных успехов, но не для моего дела.

Он говорил уверенно и обстоятельно, как высказывается человек, много думавший и наконец решивший больную проблему, словно взрезавший нарывавшую рану. Но Софья Александровна не намерена была отступать. События последних месяцев: отставка мужа от службы, поспешный переезд в Петербург – не придавили ее, а, напротив, привели в гневное расположение духа.

– Ваш Паскевич! – сказала она, презрительно изгибая уголки рта. – Этот полководец залов, генерал банкетов. Когда он заехал в Тифлис зимой, так хвалил князя мне и Алексею Петровичу. Валериан остался тогда в Карабахе, приводил к порядку возмущенное население. Паскевич Ермолову расхваливал несомненные воинские способности и князя, и Вельяминова. Говорил, что непременно напишет обо всем государю. Проводил меня до коляски, усадил и сказал на прощание: «Мы обязаны вашему мужу решительно всем». Да – а потом вместо похвалы отправил сюда, в столицу, донос.

– Но и похвальное слово тоже сюда долетело, – возразил ей Новицкий. – Я это знаю наверняка.

Княгиня зажала в кулачке платочек, которым только что промокнула уголки глаз, и наклонилась к Сергею.

– Вы знаете о похвалах, стало быть, осведомлены о доносе. Да уж не сами ли вы его сочинили, Сергей Александрович?

Новицкий спокойно положил на стол ножичек, которым собирался очистить яблоко, и поднялся.

– Прошу прощения, княгиня, я думаю, что мне следует удалиться. Очевидно, мы стали плохо понимать друг друга.

Мадатова тоже вскочила. Их взгляды скрестились примерно на одном уровне.

– Нет, Сергей Александрович, это я должна попросить прощения. Пожалуйста, останьтесь. Я стала вздорной, сварливой, безумной. Но, повторяю, это не я говорю – это обида моя шевелится. Останьтесь.