Воздух небесного Града

Пиршественная зала Ирода умудрилась клонироваться и размножиться в тысячах экземпляров. Современному человеку трудно понять, как жил святой Иоанн, но очень легко понять, как жили и что чувствовали те, кто молчаливо одобрил его убийство.

Желудок сыт, когда полон. Гортань не сыта никогда. Изобретатель излишеств отнюдь не желудок, а – органы вкуса: язык и гортань. Дорогие, редкие, экзотические блюда нужны не для поддержания жизненных сил, а для вкусового удовольствия.

В самый разгар пира к сытым гостям Ирода было принесено блюдо. На нем была не очередная перемена еды, но – голова Иоанна. Это – кульминационная точка любого обжорства. Когда сытость заставляет отрыгивать, а жадная гортань рождает фантазии на тему «чего бы еще съесть?», совершенно логично, хотя и жутко, перед пирующими появляется отсеченная голова праведника. «Чего вам еще не хватает? Вам этого мало? Крови захотелось? Нате, ешьте!»

Да, братья. Культура обжорства, с тыльной своей стороны, – это культура жестокости и кровожадности.

Смертные грехи так трогательно держатся за руки, будто дети-близняшки. Только лица у этих «детей» – словно из страшного сна или фильма ужасов. «Блуд» нежно держит за руку «убийство». Лучшее доказательство – история Давида и 50-й псалом. Не верите Библии – поинтересуйтесь статистикой абортов. Зачатые от блуда дети расчленяются и выскабливаются из материнских утроб и без числа, и без жалости.

Богатство хотело бы быть праздным. Хотело бы, но не может. Богатство требует хлопот. Богатство рождает тревогу, страх за само себя и за жизнь своего обладателя. Оно требует забот по своему сохранению и умножению. Это, по сути, великий обман.

Все, кто хочет быть богатым, хотят этого ради беззаботности, легкости жизни и доступности удовольствий. Но именно этого богатство и не дает. Беззаботности и легкости в нем нет ни на грамм. А те удовольствия, доступ к которым оно открывает, часто превращаются в мрачные и безудержные оргии. Чтобы забыться. Чтобы доказать самому себе, что я – хозяин жизни и свободно пользуюсь ее дарами.

Богачи, пирующие до утра, знают, что они улеглись на отдых на краю обрыва. Вниз спихнуть их могут в любую секунду или «заклятые друзья-завистники», или кровные враги, или взбалмошный приказ верховного правителя. Мы все – бройлеры в инкубаторе, но богачи – больше всех. Если кого-то сегодня уже убили, то они первые вздыхают с облегчением. «Слава Богу, не меня.

На сегодня лимит исчерпан. Можно веселиться спокойно».

Я думаю, что без всякого страха, без содрогания, без отвода глаз встретили голову Иоанна, несомую на блюде, те, кто возлежал с Иродом. После того, как обжорство и разврат обосновались в душе, ничто не препятствует человеку сделаться жестоким и хладнокровным к чужому страданию.

XX век, как говорил иеромонах Серафим (Роуз), лучше всего символизируется изображением Диснейленда и колючей проволокой ГУЛАГа, темнеющей на фоне этого аттракциона. Друг без друга эти явления неполны. ГУЛАГ не полон без Диснейленда. Диснейленд вряд ли возможен без ГУЛАГа. Связь между ними более прочна и органична, чем может показаться.

Развратная пляска малолетней девчонки, одобрительный гогот объевшихся мужиков и окровавленная голова Пророка, внесенная в зал на блюде, представляют собой не соединение отдельных автономных деталей, но некое органическое и страшное в своей органичности единство.

Наконец, сама смерть Иоанна – это смерть образца XX столетия с его фабриками смерти. Это смерть, напрочь лишенная всякой романтики. Ни горячих предсмертных речей, ни сотен состраждущих глаз, никакой публичности. Никакой иллюзии правосудия с прокурорами и адвокатами. Всё обыденно, дегероизированно. Всё выдержано в духе концлагеря, или коммунистических застенков, или холодного и расчетливого геноцида. На худой конец, всё – в духе политического убийства, столь тщательно спланированного, что истинные заказчики будут известны не ранее Страшного Суда.

Палач привычно делает свою работу. Какая ему разница, что перед ним на коленях – Пророк, больший всех, рожденных женщинами.

Руки связаны за спиной, стоит только нагнуть его пониже и откинуть с затылка длинные пряди слипшихся волос… Вот и всё.

Это очень современный рассказ. Богатые веселятся, девочки танцуют, праведник подставляет голову под меч. И всё, как в классическом театре. Полное единство времени и места.