Воздушная тревога

Я передал ему содержание моего разговора с немцем, но, когда подошел к собственным взглядам на достоверность этой информации, он оборвал меня:

— Ясно. Понимаю. Передам ваше состояние кому следует. Всего доброго, старшина.

С тем сел в машину и укатил.

Я смотрел вслед уезжающей машине с чувством, что ответственность за то, чтобы довести этот разговор до сведения людей, которые в состоянии определить его ценность, по-прежнему лежит на мне. Огилви, очевидно, имел в виду командира Торби или прикрепленного к авиабазе офицера разведки. Донесение об этом, хотя и могло дойти до Министерства военно-воздушных сил, скорее затерялось бы среди обычных донесений, его убрали бы в папочку, а те высокопоставленные лица, которые могли судить о его важности, даже и не узнали бы о нем. Я был знаком с помощником заведующего отделом печати Министерства военно-воздушных сил и решил, что мне бы следовало написать ему, изложив все подробности.

Я заикнулся было об этом Треворсу, но он сказал:

— Ради бога, не делайте этого, не оберетесь хлопот. Вы теперь в армии, а в армии нельзя забывать о формальностях — субординация и все такое прочее. Любое донесение должно пройти сначала через вашего командира, а от него — через батарею и полк — в бригаду. Обратиться непосредственно к самому главному вы не имеете права.

— Пожалуй, это верно, — согласился я. — Но если в этой идее о плане что-то есть, значит, она чрезвычайно важна.

— Если в ней что-то есть, — ответил он, — тогда, несомненно, контрразведке все об этом известно. Во всяком случае, вы больше ни за что не отвечаете.

Я же считал по-иному. Будучи журналистом, я слишком часто видел, как все задерживается из-за канцелярских проволочек, и поэтому прекрасно представлял себе, что мою информацию не ждет ничего хорошего, если она пойдет по официальным каналам.

Уснуть я никак не мог и просто лежал на койке. Прежде всего, мне надо было решить для себя, действительно ли немецкий пилот знал что-то важное и под влиянием минуты нечаянно проболтался. Но чем больше я думал об этом, тем неуверенней себя чувствовал. А ведь я понимал, что если даже я сам не уверен, то любой человек в министерстве ВВС, ответственный за донесение по этому делу, тоже не склонен будет придавать ему большого значения. Все зависело от показаний пленного на допросе.

С этим я наконец уснул, смертельно усталый.

Мы снова заступили на пост в четыре — весьма утомительная смена. События прошедшей ночи казались далеким сном, но на северном конце аэродрома, будто памятник нашему подвигу, лежали обломки самолета. В семь нас сменили, но, вместо того, чтобы отправиться в столовую на завтрак, мы сразу же опять завалились спать. Очнулся я от рева моторов на капонире рядом с нашим бараком. Шум стоял страшный, койка подо мной дрожала.

— Похоже, предстоит перелет, — услышал я чей-то голос, но глаз не открыл.

Не успел я, однако, перевернуться на другой бок, как мой сон нарушил «танной».

— Внимание! Внимание! Эскадрилья «тигров» — взлет! Эскадрилья «тигров» — взлет! Взлет! Взлет! Все.

— Нет покоя несчастным, — услышал я голос Четвуда. Его койка заскрипела, он встал.

Я подождал, не желая окончательно просыпаться, хотя нервы мои уже полностью пробудились. Ревели моторы — машины покидали капониры и выруливали на взлетную полосу. Я в страхе ждал неизбежного топота — знака, что мне придется выбираться из уютной постели. Он не заставил себя ждать, почти тут же распахнулась дверь и кто-то крикнул:

— К орудию!

Я вскочил с койки и, не размыкая плотно сжатых век, потянулся за курткой.

— Какая засечка? — спросил кто-то.

— Двадцать самолетов на юго-востоке, летят на северо-запад на высоте двадцати пяти тысяч футов, — последовал ответ.

Я открыл глаза и пошарил под кроватью в поисках своих парусиновых туфель. Через щели в шторах затемнения струился солнечный свет. Выйдя из барака, я увидел чистое голубое небо и дымку над землей. Уже теплело, ветра совершенно не было. Когда я добрался до окопа, как раз взлетало последнее звено, а ведущее, из трех самолетов, уже исчезало в дымке, направляясь на юго-восток и круто набирая высоту.

— Внимание! Внимание! Ожидается воздушная тревога! Ожидается воздушная тревога!

— А вам не кажется, что это уже слишком, — заметил Кэн. — Я хочу сказать, для такого дела еще чертовски рано.

— Странно, что он всегда прилетает во время приема пищи, — сказал Хэлсон. — Завтрак он вчера пропустил, зато прилетал к ленчу и к чаю.

— Все это — война нервов, — сказал Лэнгдон.

— Что это там наверху? — Вытянутая рука Мики указывала высоко к востоку. На какую-то долю секунды на солнце сверкнул самолет. Лэнгдон поднес к глазам бинокль.

Но это всего лишь кружила эскадрилья наших «харрикейнов». Никакого врага мы не увидели, и вскоре из оперативного отдела сообщили, что вражеские самолеты рассеялись. По «танною» объявили отбой воздушной тревоги, но прошло еще некоторое время, прежде чем нам разрешили уйти с поста. А когда все-таки разрешили, пошел уже десятый час, и наш расчет заступил на дежурство.