Воздушные шары Сальви-Крус (СИ)

     Иногда мне казалось, что я настигаю его. Я улавливал отдаленный стук двери, я видел, как раскачивается брошенное чьей-то рукой на вешалку полотенце, или же, входя на кухню, я вдыхал запах свежезаваренного, но уже выпитого – увы! – кофе. Запасы его – мои запасы, кстати, – и уменьшались соответственно. Правда, иногда они кем-то и пополнялись. Я все это видел, слышал, чувствовал. Но человека, опережавшего меня на шаг, настичь не мог. Его словно не было, но он – был. Он был, так, но его – не было. Как тут было не сойти с ума. Я бродил по квартире, открывал и закрывал двери, заглядывал во все углы, но никого, ни единой живой души – посторонней, чужой, враждебной – так и не попалось мне ни разу во время моих утренних блужданий.

     Я ничего не понимал. Я действительно начинал сходить с ума. И тогда, чтобы отвлечься, чтобы не думать об этом необъяснимом, странном явлении, я хватался за ручку и, точно отбойным молотком, впивался ею в бумагу. Писал первое, что приходило на ум, все равно что, только бы отвлечься, только бы не думать о наваждении.

     Но разве возможно забыть о том, что жжет и терзает душу?

     Мой ответ – нет, не возможно.

     И, хотел я того или нет, мания моя оказалась выплеснута на бумагу, словно содержимое опрокинутого ведра. Получилось много, но не слишком внятно.

     Что и говорить, все мои опусы той поры – далеко не самые достойные литературные страницы. Но они, конечно же, не могли быть и совершенно бесплодными в смысле творческом. Ибо душа кипела, разум яростно и безостановочно перемалывал реальность, а на бумагу выливалась не краска из ведра, тут я неточно выразился, а скорей лава из разверзшегося кратера, в которой раскалились до предела и переплавились искренние чувства и собственные выстраданные мысли. Ну, и сверху, конечно, шлак. Много шлака. А как же! Сами понимаете, что и фантазия, и воображение играли в том вареве далеко не рядовую роль. Напротив, освобожденные от тенет и запретов разума и, сверх того, нещадно им подгоняемые, они неслись безудержно широким, бурлящим потоком, постоянно перехлестывая через край. Стремительным домкратом. То есть, все компоненты творчества плюс здоровая толика безумия были налицо. Кроме одного – осмысленности. Чего-чего, а ее тогда не было.

     При всем своем желании, при всей настойчивости и горении, я так ничего и не понимал в происходящем. Кто? Зачем? Почему? И почему я? Почему именно меня и именно у меня в доме кому-то приспичило меня преследовать? Я не мог ответить ни на один из этих сигнальных вопросов.

     Что я писал тогда? О чем? Конечно, сказку. И, конечно же, о любви. О чем еще можно писать в таком состоянии? Состояние мое к тому времени стало совсем плохим, если не сказать – угрожающим. Я сделался молчалив, угрюм, я косил на все тяжелым взглядом из-под бровей и совсем перестал улыбаться. Жизнь, воспринимавшаяся раньше достаточно легко, перестала дарить радость. А тут еще поселились в душе подозрения…

     «А вдруг, – думал я, – тип тот ходит в дом не ко мне вовсе, что как не я ему нужен?» И все чаще мой недоброжелательный, суженный взгляд человека, признавшего над собой власть подозрений, останавливался на Солли. А Солли, моя бедная маленькая женушка, давно уже перестала задавать мне вопросы, на которые я все равно не давал никаких ответов. Смолк ее ласковый голосок, не звенел смех. Вы слышали когда-нибудь, как умеет она смеяться? Словно хрустальный шарик по серебряному блюду катится, набирая обороты… Нет, серебряного блюда у меня конечно нет, хрустального шара тоже, но я хорошо себе представляю, как оно должно и может звучать.

     Да, так вот. Мне кажется, а скорей всего так оно и было, что местом обитания Солли в то время стали углы комнат нашей квартиры. В центре грозно восседал я, а она молча следила за мной из своих убежищ. И были в ее взглядах беспокойство, даже страх – и застывшее ожидание беды. Она отлично знала, что долго так тянуться не может, что не сегодня-завтра последует взрыв, и была права. Почему не предпринимала попыток предотвратить его, почему ждала с молчаливой покорностью судьбе и не пыталась уговорить, образумить, да просто расспросить? О, вы просто не знаете ее. Солли – удивительная женщина. Меня в ней удивляет все, но в первую голову – крепчайшая смесь несгибаемой гордости и неистребимого фатализма, наложившая отпечаток на весь ее характер. Она всегда была готова молча подчиниться любой судьбе, и никогда не опускалась до того, что бы вымаливать для себя послабления. На трон и на эшафот она взошла бы с одинаковым выражением лица. А что в тот момент творилось бы в ее душе – про то разговор особый. Да, она, стиснув зубы, шла навстречу любой судьбе, но так уж получилось, что наши судьбы оказались связаны. Нельзя, недопустимо было мне забывать об этом.

     Мы оба шли к пределу, я – незрячим, предчувствуя, но, не видя его, толкаемый странной силой, она же, зная и видя все, молча наблюдала за моим скольжением в неизвестность и ждала.

     Женщины всегда прозорливей нас, мужчин. Они все предвидят и предугадывают.