Воздушные шары Сальви-Крус (СИ)

     Поднимаясь по крутой и пыльной тропе на плато, Глеб все время оглядывался и ненасытным взором смотрел вниз, на лазурь, на золотую рябь, на дымку и рыболовные посудины в ней, стремясь вобрать в себя всего этого как можно больше. Раздувая ноздри, ловил прощальные запахи моря – в этом году уже все, думалось ему, последний раз. Да и потом когда еще?

     Вино, влитое в организм, кипело под воздействием внешнего жара, дурманя мозг испарениями. А, может быть, то кровь бурлила, бросая в глаза багровые отсветы? Сон на солнцепеке, пожалуй, не пошел на пользу, можно было догадаться, что так и будет. Хотелось взлететь, сорваться с обрыва в простор, но при этом некая тяжесть лежала на сознании, не давая взлететь, не пуская парить. Чувство легкости пропало, как и не было, он ощущал себя воздушным шаром, привязанным к забору.

     Кто привязал его? Кто порвет эту нить? У него самого пока ничего не получалось.

     У местной жительницы, расплывшейся необъятной грудью по столу на импровизированном базаре, он купил два огромных теплых и пушистых, точно цыплята, персика. И не стал их есть, пожалел, дурак такой. Сашка, догнав, задышал в затылок:

     – Что это у тебя? Какая прелесть! Дай-ка сюда…

     Потянувшись через его плечо, Сашка взял из рук Глеба персик и вонзил в его ячеистую теплую плоть свои редкие желтые зубы. Плоть оказалась с зубами одного цвета. По пальцам его, щекам и подбородку побежали струйки сока. Глеб посмотрел на него, вздохнул с сожалением и облегчением пополам, и тоже вкусил. Он тут же понял, что полон сок персика живительной силы и даже волшебства. Неспроста ведь вернулись к нему сразу и легкость, и ясность, и радость жизни. Шар отвязался от забора, взмыл ввысь и понесся в даль неведомую. По воле ветров, или по чьей-то еще доброй к нему воле. А следом, рядом, не позволяя оторваться, шагал упругими шагами загорелый Сашка. Глеб, паря, оглядывался на товарища, по привычке черпая уверенность в его присутствии.

     Рабочий поезд в пять вагонов, пыхтя и отдуваясь, точно истомленное и измученное зноем животное, подкатил к низкой платформе, случайному сооружению посреди выжженной солнцем приморской степи, и остановился, словно упал в обморок. Сильные и ловкие, какими и положено им быть, офицеры на плечах жаждущей достойно завершить отдых публики первыми ворвались в вагон и овладели остававшимися там еще свободными местами.

     Расселись.

     Пеший народ заполнил проходы.

     Поезд очнулся после обморока, точно понюхал нашатыря, встрепенулся, задрожал и, мало-помалу, тронулся. Разогнался постепенно, разошелся и все той же выжженной солнцем степью помчался по направлению к городу. Похоже, что выбора у него не было. А был бы, наверняка прилег бы в тени до вечера.

     Глеб откинулся на спинку мягкого кресла и, закрыв глаза, вкусил, наконец, блаженства. Усталость после целого дня отдыха вовсю давала себя знать, тем более было приятно вытянуть ноги и расслабиться. Особенно после эмоциональной встряски и напряжения мускулов, испытанных на посадке. Мерный перестук колес проникал в сознание и отдавался ознобом удовлетворения в области спины и затылка. Хотелось, чтобы это сказочное состояние продолжалось вечно, но, как водится, нечто тому помешало. Глеб это почувствовал, и потому открыл глаза. Это незначительное действие позволило ему увидеть окружающий мир, оценить его в неповторимости мгновения и насладиться им. Черт побери, даже подумал он, если бы я не пошел в военное, непременно стал бы художником, или фотографом… Да просто стал бы человеком, и смог бы любоваться такой красотой всегда.

     Лучи низкого послеполуденного солнца пронзали пространство вагона наискосок из окна в окно, окропляя все сущее в этом объеме, а также и за его пределами, теплым золотым соком. Странно, но никто не страдал от жары. Сухой степной ветер на полном ходу поезда с напором врывался в открытые окна. Он овевал разгоряченные тела, срывал с них тепловые пелены и уносил прочь.

     Тени перебегали по лицам людей. Они, вечные спутники света, тоже жили своей суетной жизнью, играли с собой в пятнашки и не желали никому ничего плохого. Пассажиры пребывали в покое, и в то же время неслись сквозь пространство, и это сочетание несочетаемого ввергало всех в изумление, оцепенение и, как следствие, дарило умиротворение.

     Умиротворение и благорасположение духов.

     Но ощущалось и другое.

     Сухая атмосфера, казалось, потрескивала и искрилась, точно от трения больших воздушных масс накапливался в ней некий заряд, и достаточно было искры, щелчка или совмещения неведомых компонентов, чтобы он проявился.

     Глеб потянул носом, принюхиваясь. Он сразу ощутил свежий запах озона. И предчувствие.

     Чего?

     Ах, кабы знать!

     Только теперь Глеб определил, что вагон, в котором они все оказались, был пригородного образца. В нем имелись только кресла с высокими спинками, они располагались, как и в электричках, с каждой стороны, при этом два соседних смотрели друг на друга и образовывали что-то типа купе.