Воздушный шарик со свинцовым грузом (сборник)

* * *

Человек и собака стали жить под одной крышей. Сильва, казавшаяся поначалу и в самом деле дикой, как-то на удивление быстро то ли одомашнилась, то ли просто привязалась к тамаде. Нет, она не бегала за ним по всей квартире и не вертелась у него под ногами, но с какой-то собачьей чуткостью улавливала те мгновения, когда ее общество было ему необходимо. Тогда она подходила к Борису Натановичу и клала ему на колени голову или просто лежала у его ног, покуда тот сидел в кресле с какой-нибудь книгой, и это крохотное отдаление делало еще ощутимее их внутреннюю близость. Наконец, Борис Натанович откладывал книгу, потягивался в кресле, гладил собаку и спрашивал:

– Ну что, Сильва, пойдем гулять?

Оба страшно полюбили эти прогулки вдвоем. Несмотря на беспородность Сильвы, они удивительно красиво и слитно гляделись вместе, а в октябре, когда асфальт темнел от дождя и тело его покрывалось рыжими мазками опавших листьев, Борис Натанович в своем черном пальто и черной шляпе и Сильва, черная от природы, с рыжими подпалинами, казались такой же неотъемлемой частью Подола, как дома и деревья. Бродили они долго и неторопливо, словно страницы огромной книги, листая уютные названия подольских улиц: Щекавицкая, Почайнинская, Верхний и Нижний Вал… Они шли мимо Флоровского монастыря и Гостинного двора на Контрактах, сворачивали на дребезжащую от трамваев Константиновскую и, сделав круг, возвращались домой. Подол никогда не надоедал им, Борис Натанович, который к тому времени вел свадьбы по всему Киеву, от Соломенки до Дарницы, возвращался сюда, в Нижний Город, с облегчением, словно из долгой изнурительной командировки.

– Понимаешь, Сильва, – говорил он, – все эти Печерски, Крещатики и иже с ними – все это так, между прочим. Верхний Город – он, конечно, голова, но сердце Киева – здесь, на Подоле. Надеюсь, ты не станешь со мной спорить?

Сильва не спорила с ним. Она вообще оказалась на редкость молчаливой собакой, вопреки своему опереточному имени. Лишь когда Золотницкий отправлялся веселить народ на свадьбах, оставляя ее на попечение тети Розы, она принималась скулить высоким сопрано.

– Перестань уже надрывать мне сердце, – умоляла ее тетя Роза. – Придет твой Береле, никуда не денется. Боже мой, я всегда считала наш двор лучшим на всем Подоле – здесь, тьфу-тьфу-тьфу, не было ни одного вундеркинда со скрипкой. Так теперь мы тут имеем свою певицу! А зохен вей [35] и танки наши быстры… Закрой уже рот и скушай курочку.

Сильва отказывалась от курочки, вообще не прикасалась к еде, пока во дворе не раздавались шаги ее любимого человека. Тогда скулеж ее сменялся на лай, она подбегала к двери и царапала ее, меж тем как в замочной скважине вращался ключ, и, лишь когда отгулявший тамада входил в квартиру, успокаивалась и, лизнув его в руку, ложилась у кресла в гостиной.

– Ну как вы тут без меня? – интересовался Борис Натанович у тети Розы.

– Ты меня спрашиваешь? – отвечала та. – Так я тебе скажу, что в Кирилловке таки спокойней. Зачем нам ехать куда-то на Куреневку, если у нас на Подоле теперь свой сумасшедший дом. Поздравляю, Боренька, я тебе, конечно, не такой жены желала, но лучшую ты уже вряд ли найдешь.

Борис Натанович, которому на ту пору уже стукнуло сорок пять, и в самом деле давно смирился с тем, что жены у него нет и не будет. С появлением Сильвы молодые девушки в его доме также сделались из правила исключением. В их присутствии Сильва из милой животинки превращалась в ревнивую мегеру, демонстративно уходила на кухню, а в самый ответственный и интимный момент принималась выть, достигая в своих ариях такого душевного надрыва, что ее опереточная тезка показалась бы в сравнении дешевой кокеткой.

– Послушайте, Борис, – возмущалась очередная гостья, – ведь так же совершенно невозможно. Успокойте ваше животное.

– Бесполезно, – вздыхал Золотницкий. – Когда Сильва поет, лучше к ней не подходить. Вы же знаете, золотце, что такое душа артиста. Расслабьтесь и не обращайте внимания. Представьте себе, что это волки воют в лесу, а мы с вами находимся в шалаше посреди этого леса. Ведь с милым и в шалаше рай, не правда ли?

– Знаете что, Боря, – отвечала гостья, начиная одеваться, – если вы такой большой романтик, то водите к себе всяких шалашовок. А я девушка из культурной семьи и не привыкла, чтоб у меня выли под ухом, когда я всю себя отдаю. Так что, до свидания, провожать меня не надо, оставайтесь тут и пойте с ней дуэтом.

– Сильва, – сурово сдвинув брови, обращался к собаке Золотницкий, когда дверь за визитершой захлопывалась, – как прикажешь тебя понимать? Что это, прости великодушно, за сучьи выходки? Ты давно не была у живодера?

Сильва весело махала хвостом в ответ, словно давала понять, что ни тон Золотницкого, ни его угроза отвести ее на живодерню ничуточки ее не испугали. Напротив – у нее теперь на душе легко и радостно, они снова вдвоем, и стоит ли о том печалиться, что какая-то двуногая бестия оставила их, наконец, в покое.