Воздушный шарик со свинцовым грузом (сборник)

– Что значит я хотела сорвать номер? Вы на меня ваших проблем не вешайте, у меня своих проблем повесить не на кого.

– Я это заметила, – криво усмехнулась Люсьена и, развернувшись, величественно направилась в сторону зала.

– Видал, как Люсьена разошлась? – Ко мне подошли сзади потерявшие и вновь обретшие меня друзья.

– Интересная женщина, – задумчиво проговорил я, глядя вслед уходящей Люсьене.

– Стерва.

– Не исключаю. Она тоже иллюзионистка?

– А как же. С леопардихой фокусы показывает.

– Что? Леопардиха показывает фокусы?

– Леопардиха ассистирует.

– Сумасшедший дом.

– Наоборот. Безотказный трюк. Публика любит детей и животных.

– Интересно бы на нее глянуть.

– Наглядишься еще. Только поосторожней с нею – она психованная.

– Еще бы. С такой нервной профессией…

– Дубина! Не Люсьена психованная, а леопардиха ее. Хотя… Люсьена тоже. Пошли в буфет.

В буфете мы заказали по чашке кофе, а я, поскольку мне не предстояло выступать, взял к нему рюмку коньяка. До начала оставалось окола часа. Друзья мои, допив кофе, ушли готовиться. Я пропустил еще пару рюмок, выкурил сигарету и направился в зрительный зал. В зале уже сидело несколько человек – видимо, как и я, из числа приглашенных, а на сцене, в эффектном черном платье с подколотой к нему багровой шалью, стояла Люсьена Тамм, нежно возложив сжимающую поводок ладонь на загривок пятнистой, внушительных размеров леопардихи. На безопасном расстоянии от них расположился фотограф, нацеливший на укротительницу и ее питомицу объектив своей камеры.

– Спокойно, Зосенька, спокойно, – ласково, но твердо приговаривала Люсьена Тамм. – Пора бы уже привыкнуть к подобным знакам внимания.

Не знаю, коньяк мне ударил в голову или что-то другое, но дальнейшие мои действия значительно опередили мои мысли. Я взобрался на сцену и направился к Люсьене и ее Зосеньке.

– Позвольте сфотографироваться с вами на память, – галантно произнес я, кладя свою руку на загривок леопардихи рядом с рукою Люсьены.

Сонная на вид леопардиха оказалась вполне адекватным и посмотрела мне в глаза. В следующую секунду я увидел перед собою два вспыхнувших рубина. Какой-то внутренний инстинкт отшвырнул меня назад, и я полетел вниз с полутораметровой сцены. В нескольких сантиметрах от моего носа просвистела, рассекая воздух, звериная лапа с выпущенными когтями. Приземлился я довольно удачно, на ноги, но, не удержав равновесия, покачнулся и шлепнулся на пол. На мгновение все оцепенели. Затем раздался голос Люсьены:

– Спокойно, Зося. Зося, спокойно!

Леопардиха, повинуясь, пришла в себя и вновь погрузилась в полусонное состояние. Не выпуская поводка, Люсьена приблизилась к краю сцены.

– Ты идиот? – спросила она.

– Попробуйте угадать, – ответил я, вытирая со лба внезапно выступивший пот.

– Не вижу повода угадывать. Тебе сколько лет?

– Двадцать четыре.

– И никакого желания дожить до двадцати пяти?

– С чего вы взяли?

– С того, что хватать за шею взрослого леопарда – это нелучший способ прожить долгую и счастливую жизнь. Советую пойти в буфет и выпить полный стакан коньяку.

– Я уже выпил.

– Забудь, милый. Тот коньяк, что ты выпил, уже полминуты как не в счет.

– А можно я две порции закажу?

Лицо Люсьены изобразило недоумение.

– Хоть десять, – сказала она. – Почему ты меня об этом спрашиваешь?

– Одну я для вас хотел заказать.

– Мальчик, – сказала Люсьена, – не морочь мне голову. У меня, если ты забыл, через полчаса выступление.

– А после выступления?

Люсьена покачала головой и усмехнулась.

– Удивительный все же тип. Ты доживи сперва до окончания концерта, в чем я, скажу тебе честно, немного сомневаюсь.

– А если доживу?

– Вот тогда и поговорим. И имей в виду, если ты еще хоть раз подойдешь к моей Зосе, я не буду ей особенно мешать.

Люсьена Тамм выступала во втором отделении. Во время антракта я сбегал в подземный переход, где торговали цветами, вернулся с букетом багровых, под цвет ее шали, роз и, положив их на колени, уселся на единственное свободное место в первом ряду. Спустя минуту ко мне подошел мужчина лет сорока с растрепанной бородой и встревоженными глазами.

– Прошу прощения, – сказал он, – но это мое место. Я тут сидел в первом отделении.

– Я вам верю, – кивнул я. – Вы тут сидели в первом отделении, а я посижу во втором. Так будет справедливо.

Видимо, у этого человека были другие представления о справедливости, потому что мой ответ совершенно его не удовлетворил.

– Молодой человек, – нервно проговорил он, – прекратите это хамство и освободите мое место.

– Неужели я веду себя по-хамски? – растерялся я. – Извините. Мне это, честное слово, не свойственно. Но обстоятельства сложились так, что мне, хоть тресни, нужно сидеть в первом ряду. Мне, конечно, очень стыдно, я, может, всю оставшуюся жизнь буду стыдиться, но никуда отсюда не уйду.

– Вы сумасшедший? – спросил мужчина.

– Да, если это вас успокоит. Давайте вы меня еще как-нибудь назовете, и мы на этом примиримся.

– А если я милицию позову?

Я вздохнул и поманил бородатого пальцем, приглашая наклониться. Он с некоторой нерешительностью склонился ко мне, точно опасался, что я в припадке невменяемости плюну ему на бороду.

– Понимаете, – зашептал я, – дело в том, что я подсадка. Я должен сидеть здесь. Мы же не хотим сорвать номер известной иллюзионистке. Вы теперь тоже в курсе, так что мы, можно сказать, одна команда.

– А почему меня никто не предупре…

– Тише! – прошипел я. – Зачем же вы на весь зал афишируете магические секреты? Или вам в самом деле неймется сорвать номер?

– Ладно, черт с вами, – пробубнил бородатый. – Безобразие какое…

Он направился прочь.

– Эй! – негромко окликнул я его.

Бородатый обернулся. Я заговорщицки подмигнул ему и сделал рукою «рот фронт». Бородатый механически подмигнул мне в ответ, потом выругался в бороду и побрел искать место в других рядах.

За тем, что происходило на сцене, я следил невнимательно и рассеянно. Даже когда выступали мои друзья, я мысленно желал им поскорее закончить номер и убраться к черту. Мне не терпелось увидеть Люсьену Тамм. Наконец конферансье, сделав эффектную паузу и набрав в легкие побольше воздуха, объявил:

– Вы-ыступа-аают… несравненная Люсьена Та-аамм… и ее обворожительная помо-оощница… Зо-оося!

Под аплодисменты на сцену из полусумрака вышла Люсьена все в том же невероятном черном платье с багровой шалью. Бросив в публику взгляд избалованного демона, она плавно взмахнула подолом платья, раскрыв его полувеером, словно танцующая испанка, затем резко, рассекая воздух, опустила, и рядом с нею возникла леопардиха Зося, украшенная розовым бантом поверх ошейника.

– Браво! – закричали в зале.

Я обернулся, чтобы посмотреть, кто это так неистово реагирует, никого подходящего не обнаружил и понял вдруг, что это выкрикнул я. На меня косо глянули соседи по правую и по левую руку, и я мысленно приказал себе выражать свои эмоции чуть менее бурно.

Честно говоря, номер Люсьены был скучноват, что не могло укрыться даже от меня, человека, в общем-то, далекого от фокусов. Оживляла его разве что Зося, из пасти которой Люсьена вытаскивала какие-то немыслимые платки, ленты, бумажные цветы и вееры. Под конец Люсьена, встав на одно колено, приподняла леопардиху и положила себе на плечи, словно роскошное пятнистое боа, изящно перекинув на спину болтающийся хвост. Зал вежливо захлопал, я вскочил, бешено рукоплеская, схватил букет роз, бросился к сцене и возложил цветы у ног Люсьены.

– Опять ты? – вполголоса удивилась она.

– Я.

– И где ж ты успел раздобыть букет?

– Ограбил проезжавшую мимо свадьбу.

– Другому бы не поверила, а тебе поверю. Сядь на место, ненормальный. Зося уже нервничает.

Леопардиха, кажется, и в самом деле узнала меня, но особой радости при этом не испытала. Надо полагать, что, если бы не присутствие хозяйки, она с удовольствием довела бы выяснение наших отношений до логического конца. Я ретировался и, повернувшись, встретился взглядом с сидевшим в пятом ряду бородатым мужчиной, которого я так нагло лишил законного места. В лице бородатого проглядывало недоумение, смешанное с изрядной долей подозрения, что его здорово надули. Я снова подмигнул ему, он чисто автоматически подмигнул мне в ответ, затем рассердился на себя, скорчил гнусную рожу и показал мне кулак. Я прыснул и уселся на нечестно завоеванное место. До конца представления оставалось минут тридцать. Я не досидел эти полчаса и, когда свет между двумя номерами погас, ринулся, воспользовавшись темнотою, в буфет. В буфете было пусто, за прилавком из светлого дерева скучала, разглядывая потолок, молоденькая пухлая буфетчица в голубом чепце.

– Мне, пожалуйста, бутылку шампанского и бутылку коньяка, – попросил я.

Буфетчица искоса глянула на меня, затем снова уставилась в потолок.

– На вынос не продаем, – лениво проговорила она.

– А я и не собирался выносить.

– Продаем только в разлив.

– Даю слово разлить все, что окажется в этих бутылках.

– Молодой человек, вы что, не понимаете? – Буфетчица повысила голос: – Продаем только в разлив. Вынос строго воспрещается.

– Это вы не понимаете, – сказал я. – Здесь, в этом дворце, находится самая удивительная, не считая, конечно, вас, женщина на свете. Одного ее взгляда достаточно, чтобы укротить бешеного леопарда. И вы предлагаете мне поставить перед нею шампанское или коньяк, разлитые по граненым стаканам? Да я со стыда сгорю. Хорошо, если вы при всей своей внешней прелести такая бесчувственная, налейте мне коньяк и шампанское в две хрустальные вазы и продайте вместе с ними.

– У нас нет хрустальных ваз, – сказала буфетчица, с любопытством поглядев на меня и улыбнувшись краешком рта.

– Вот видите. У вас нет хрустальных ваз, а у меня нет денег, чтоб их купить. Но я пытаюсь сделать невозможное. Так попытайтесь же и вы и продайте мне коньяк и шампанское в бутылках. А я помолюсь, чтоб этот ваш маленький грех перед буфетом был зачислен в ряд благодеяний перед человеством.

– Ты тоже из этих… из артистов? – спросила буфетчица, улыбнувшись вторым уголком рта.

– Что вы, где уж мне. Я… я почтальон. Если вы дадите мне ваш адрес, я круглый год буду приносить вам поздравительные открытки. Вас как зовут?

– Надей.

– Надя… Наденька.... Какое замечательное имя. Оно вселяет в меня надежду. Не обманите ее, продайте мне бутылку коньяка и бутылку шампанского.

Надя покосилась на дверь.

– Ладно, – сказала она. – Тару потом вернешь. Только давай по-быстрому.

Она упаковала бутылки в пластиковый пакет, я расплатился и, не удержавшись, нагнулся через прилавок и поцеловал ее в щеку.

– Но-но, – сказала Надя, впрочем не отстраняясь. – Побереги поцелуйчики для этой своей… укротительницы леопардов… Почтальон, – хихикнула она.

В это время двери распахнулись, и в уютный интим буфета валом повалила публика, насытившаяся зрелищами и жаждущая хлеба. Меня мигом оттерли от прилавка. Расцветшая и понежневшая на мгновение Надя сразу же потускнела и огрубела, в ее жестах и осанке появилось что-то профессионально отчужденное и хамоватое, а в голосе зазвучали пронзительные, как скрип колодезного ворота, нотки:

– А ну не напирайте там! Прилавок хотите сломать? Что вы мне свои деньги суете, не видите, я еще человека не обслужила. Как дикари, честное слово!

Я отошел от прилавка с заветным пакетом в руках и какою-то грустью внутри. Впрочем, долго погрустить мне не удалось, поскольку в буфет нагрянули мои приятели.

– Ну, – требовательно поинтересовались они, – как мы выступили?

– Бесподобно, – ответил я.

– Так-так. Мы, значит, бесподобно выступили, а цветы Люсьене подарил?

– Она все-таки женщина. Когда вы станете женщинами, я вам каждый день по букету дарить буду.

– Говорят, ее леопардиха чуть тебя не загрызла?

– Врут, – ответил я. – Как она могла меня загрызть, если у нее зубов нет?

– Что значит нет зубов? – опешили мои друзья.

– Нет значит нет. Люсьена сама ей спилила зубы в целях безопасности. А когда выпускает ее на сцену, надевает ей бутафорские, чтоб впечатления не портить.