Воздушный шарик со свинцовым грузом (сборник)

– Я мальчик-минор, – понурился я. – И я беден, как цирковая мышь. Мое такси везет другого.

– Все потратил на цветы и выпивку?

– Не ваше дело.

– Не груби старшим. На такси я дам тебе денег.

– Что? – возмутился я. – За кого вы меня принимаете?

– За самоуверенного авантюриста.

– Уже получше, чем наглый дурак.

– Ну и что прикажешь мне с тобою делать?

– Накормить, напоить, истопить баньку…

– Ты грязный и голодный?

– И жаждущий тоже.

– Ладно, откупоривай пока свой коньяк, – вздохнула Люсьена. – Что-нибудь придумаем.

Она открыла тумбочку гримерного стола и достала оттуда два стакана. Помимо этого стола в небольшой гримерке имелись также журнальный столик, два кресла, шкаф для одежды и складной диван, обтянутый зеленым плюшем. Дверь в кладовку, где стояла клетка с запертой в ней Зосей, была плотно закрыта на ключ, оставленный в скважине замка.

Я на треть наполнил стаканы коньяком.

– За что выпьем? – спросила Люсьена.

– За Зосю.

– Вот как?

– Конечно. Если разобраться, то это она нас познакомила. За что я и подарил ей цветы.

– Ах, значит, ей, а не мне?

– А вам коньяк. Я бы сделал наоборот, но не был уверен, пьет Зося или нет. За Зосю!

Мы выпили.

– Накормить тебя, боюсь, не удастся, – сказала Люсьена. – У меня даже закусить нечем.

– А я не закусываю коньяк, – ответил я. – Я его занюхиваю окружающими ароматами. Вы позволите?

Я уткнулся носом в медно-рыжую гриву Люсьениных волос. Те пахли тонкой смесью парфюмерии, грима и звериного присутствия.

– Божественно, – сказал я.

Люсьена усмехнулась.

– Мальчику захотелось экзотики? – спросила она.

– Не называйте меня мальчиком. Это неактуально.

– Тогда не говори мне «вы».

– Больше не буду. Давайте… давай закрепим это и выпьем на брудершафт.

– Думаешь меня споить? – снова усмехнулась Люсьена. – Не надейся.

– Я и не надеюсь… на это.

– А на что ты надеешься?

– На чудо.

– На какое чудо?

– На самое чудесное чудо. Вдруг мои слова дойдут до ва… до твоих ушей, а мое молчание до твоего сердца.

– Сначала хотелось бы услышать, как ты молчишь.

Я замолчал.

– Знаешь, твое молчание мне нравится больше, – сказала Люсьена. – Солнышко, а ты меня не боишься?

– А почему я должен тебя бояться?

– Все-таки я укротительница. Мало ли что придет мне в голову… Вдруг я заставлю тебя прыгать через обруч?

– Горящий?

– Не исключено.

– А голову мне в пасть не положишь?

– Это ты суешь свою нелепую юную голову мне в пасть. Не боишься, что откушу?

– Нет, не боюсь. Откусывай. По-моему, боишься ты.

– Я? – Люсьена как-то чересчур уж по-актерски приподняла брови. – Маленький, а ты не сошел с ума? Чего мне бояться? Под статью о совращении малолеток ты уже не подходишь.

– Ты полюбить боишься, – ответил я. – Показаться слабой и глупой боишься. Так и путешествуешь из города в город со своей Зосей, ночуешь по гримеркам, а когда не можешь уснуть, слушаешь, как в соседней комнате, в клетке, ходит из угла в угол и тоскливо рычит твоя леопардиха.

– Пошел вон отсюда, – сказала Люсьена Тамм.

– Не пойду.

– Хочешь, чтобы я выпустила Зосю?

– Выпускай.

Люсьена взяла с гримерного столика бутылку коньяка, налила себе полстакана и выпила залпом.

– Откуда ты взялся на мою голову? – проговорила она. – Тебе перепихнуться не с кем? Сверстниц не осталось? Или захотелось поопытней и поискушенней? Эдипов комплекс заговорил?

– Дура, – сказал я.

– И это все? Куда подевалось твое остроумие? Скукожилось и спряталось? Я люблю остроумных мужчин. Помню, был у меня один остроумец, постарше тебя, естественно, так тот, натягивая презерватив, говорил своему «дружку»: «Защищайтесь, сударь!» А ты своему что говоришь?

– А ты действительно стерва.

– Ты называешь своего «дружка» стервой? Какое тонкое извращение. Почему ты не пьешь коньяк? Хочешь, чтоб я одна напилась?

Я налил себе.

– Больше, больше наливай! Все мои мужчины пили много, а после прощания со мною вовсе спивались.

– Громче, – сказал я.

– Что?

– Громче об этом ори. Тогда, может, сама поверишь.

– Какой же ты милый, когда сердишься. Говоришь зло, по-взрослому, а краснеешь, как ребенок. Тебе точно двадцать четыре?

– Ты сама как ребенок, – ответил я. – Хвастаешься, врешь, корчишь из себя бывалую стерву. Придумала себе идиотскую роль и шагаешь с нею по жизни, воя от одиночества. Продолжай играть.

Я направился к двери.

– Ты куда, дурачок? – Голос Люсьены внезапно понежнел.

– Домой, – буркнул я. – Или в гости. Мне, слава Богу, есть куда пойти.

– Так ведь метро закрыто.

– Такси возьму.

– А деньги?

– Обойдусь. Пока буду ехать, расскажу таксисту свою историю. Он меня поймет, посочувствует, стукнет разок монтировкой и отпустит без уплаты. «Ползи, – скажет, – братишка. Тихо ползи по склону Фудзи».

– Не нужно никуда идти. – Люсьена подошла ко мне и обвила мою шею руками. Взгляд ее стал обволакивающе мягким, а губы чувственными и по-детски беззащитными.

– Затеяла новую игру? – попытался усмехнуться я, чувствуя, как кровь приливает к каждой клеточке моего тела.

– Наоборот. Игры закончились. Я побыла укротительницей, а теперь я просто женщина. Мы оба были и укротители, и звери. Маленькие глупые зверушки. Давай станем людьми. Поцелуй меня.