Читаем Воздушный снайпер полностью

Фашисты не появлялись. Давно не было у Голубева холостых вылетов: он поднимался обычно для перехвата уже появившихся целей или находил их в воздухе, почти всегда вел бой. А теперь придется, вернувшись на аэродром, доложить командиру дивизии: задание выполнено, но встреч с вражескими самолетами не было. Впрочем, подполковник отгонял эту мысль. Интуитивно он чувствовал: гитлеровцы где-то рядом, могут появиться в любую секунду. И это предчувствие его не обмануло.

- 33-й, на нашей высоте курсом девяносто одиночный самолет противника, - доложил Шорин.

"Молодец, лейтенант, заметил противника", - подумал Голубев, вводя "лавочкина" в правый вираж. Вскоре обнаружил перемещающуюся точку на горизонте. Мгновенно решил: пока противник их не видит и не пытается уклониться от встречи, нужно идти в сторону солнца, набрать высоту, затем развернуться и оказаться сзади. Между тем, приближаясь, точка принимала очертания самолета. Это был двухмоторный дальний разведчик "Мессершмитт-110", специально оборудованный для аэрофоторазведки. Он имел сильное вооружение, большую скорость и высокую маневренность. Победу над его экипажем несколько облегчила внезапность удара.

Голубев подал сигнал ведомому и атаковал Ме-110 сверху. Левый мотор загорелся после первой же очереди. Однако самолет продолжал лететь, стрелок вел интенсивный заградительный огонь. Подполковник дал еще одну короткую очередь, и огневая точка умолкла. А в следующей атаке вывел из строя правый мотор. "Мессершмитт" свалился в штопор, не вышел из него до столкновения с землей.

Первым поздравил командира с очередной победой майор Ганжа. Голубев расстегнул потертый, видавший виды шлемофон, поправил висевшую поверх реглана планшетку и сказал технику самолета:

- Можете рисовать тридцать седьмую звезду на фюзеляже.

Подбежал еще не остывший от боя лейтенант Шорин. Четко доложив о выполнении задания, он признался командиру полка:

- Сначала подумал, зачем же вы отворачиваете в сторону? А когда мы уже шли на "мессера" со стороны солнца, все понял.

Голубев по-отцовски слегка тронул молодого летчика за плечо и, глядя ему прямо в глаза, пояснил:

- Бой, Шорин, - это особая жестокая игра. И победит в нем не тот, кто перестреляет соперника, а тот, кто прежде всего перехитрит его. И потом учтите: враг боится, если вы смело идете вперед, а вам это тоже на руку.

Сам командир неизменно руководствовался этими правилами. Его новая победа еще больше укрепила веру летчиков в свой истребитель. Они наглядно убедились: если "лавочкин" в умелых руках, против него не устоит ни один фашистский самолет, даже широко разрекламированный гитлеровцами Ме-110.

5

Как-то в июле на командном пункте части раздался телефонный звонок. Голубев снял трубку. Услышал голос командира дивизии полковника Корешкова. Тот сказал:

- Принимайте пополнение. Сегодня к вам прилетит майор Белоусов.

Василий прекрасно знал Белоусова. И сейчас Голубева охватила радость. "Наш Леня возвращается! Боевой друг, отважный летчик, перенесший столь горькие испытания", - думалось ему.

Белоусов попал в семью балтийских авиаторов в 1935 году после Борисоглебской школы военных пилотов. Он быстро стал первоклассным истребителем. В феврале тридцать восьмого его подняли по тревоге на перехват нарушившего границу иностранного военного самолета. Несмотря на исключительно скверную погоду, Белоусов настиг нарушителя, заставил покинуть пределы Советского государства. Но при посадке в густом снегопаде самолет зацепил лыжей за сугроб, разрушился и загорелся. Подоспевшие к месту аварии товарищи вытащили летчика из-под обломков, отправили в госпиталь.

Около тридцати пластических операций перенес Белоусов, прежде чем удалось вернуть ему зрение. Врачи буквально заново слепили его лицо. А тут началась война с белофиннами, и Белоусов, не долечившись, добился отправки на фронт. Летал в открытой кабине при сорокаградусных морозах, презрев постоянную боль. Он рвался в бой, проявлял завидную отвагу, за что был награжден орденом Красного Знамени.

Великую Отечественную войну Белоусов встретил на Ханко. Умело мобилизуя подчиненных, способствовал надежной обороне военно-морской базы с воздуха. А с осени непосредственно защищал Ленинград и Ладожскую ледовую трассу.

И тут судьба подвергла мужественного человека новым испытаниям: разболелись обгоревшие ноги, началась гангрена. В тыловом госпитале Белоусову сначала ампутировали выше колена правую ногу, а затем левую - ниже колена. Казалось, жизнь потеряла всякий смысл. Он знал, что и раньше каждый вздрагивал, когда впервые видел его обезображенное до неузнаваемости шрамами от ожогов лицо. А теперь еще и ноги... Полный калека.

Долгих четыреста двадцать шесть госпитальных дней думал Белоусов, как же жить дальше. Нет, не только думал, а и боролся за свое место в жизни! Исключительно упорно боролся. Сперва передвигался с помощью костылей. Позже научился ходить на протезах. И решил: "Буду летать!" С этой надеждой и возвратился на Балтику.

Перейти на страницу:

Похожие книги

Мсье Гурджиев
Мсье Гурджиев

Настоящее иссследование посвящено загадочной личности Г.И.Гурджиева, признанного «учителем жизни» XX века. Его мощную фигуру трудно не заметить на фоне европейской и американской духовной жизни. Влияние его поистине парадоксальных и неожиданных идей сохраняется до наших дней, а споры о том, к какому духовному направлению он принадлежал, не только теоретические: многие духовные школы хотели бы причислить его к своим учителям.Луи Повель, посещавший занятия в одной из «групп» Гурджиева, в своем увлекательном, богато документированном разнообразными источниками исследовании делает попытку раскрыть тайну нашего знаменитого соотечественника, его влияния на духовную жизнь, политику и идеологию.

Луи Повель

Биографии и Мемуары / Документальная литература / Самосовершенствование / Эзотерика / Документальное
Идея истории
Идея истории

Как продукты воображения, работы историка и романиста нисколько не отличаются. В чём они различаются, так это в том, что картина, созданная историком, имеет в виду быть истинной.(Р. Дж. Коллингвуд)Существующая ныне история зародилась почти четыре тысячи лет назад в Западной Азии и Европе. Как это произошло? Каковы стадии формирования того, что мы называем историей? В чем суть исторического познания, чему оно служит? На эти и другие вопросы предлагает свои ответы крупнейший британский философ, историк и археолог Робин Джордж Коллингвуд (1889—1943) в знаменитом исследовании «Идея истории» (The Idea of History).Коллингвуд обосновывает свою философскую позицию тем, что, в отличие от естествознания, описывающего в форме законов природы внешнюю сторону событий, историк всегда имеет дело с человеческим действием, для адекватного понимания которого необходимо понять мысль исторического деятеля, совершившего данное действие. «Исторический процесс сам по себе есть процесс мысли, и он существует лишь в той мере, в какой сознание, участвующее в нём, осознаёт себя его частью». Содержание I—IV-й частей работы посвящено историографии философского осмысления истории. Причём, помимо классических трудов историков и философов прошлого, автор подробно разбирает в IV-й части взгляды на философию истории современных ему мыслителей Англии, Германии, Франции и Италии. В V-й части — «Эпилегомены» — он предлагает собственное исследование проблем исторической науки (роли воображения и доказательства, предмета истории, истории и свободы, применимости понятия прогресса к истории).Согласно концепции Коллингвуда, опиравшегося на идеи Гегеля, истина не открывается сразу и целиком, а вырабатывается постепенно, созревает во времени и развивается, так что противоположность истины и заблуждения становится относительной. Новое воззрение не отбрасывает старое, как негодный хлам, а сохраняет в старом все жизнеспособное, продолжая тем самым его бытие в ином контексте и в изменившихся условиях. То, что отживает и отбрасывается в ходе исторического развития, составляет заблуждение прошлого, а то, что сохраняется в настоящем, образует его (прошлого) истину. Но и сегодняшняя истина подвластна общему закону развития, ей тоже суждено претерпеть в будущем беспощадную ревизию, многое утратить и возродиться в сильно изменённом, чтоб не сказать неузнаваемом, виде. Философия призвана резюмировать ход исторического процесса, систематизировать и объединять ранее обнаружившиеся точки зрения во все более богатую и гармоническую картину мира. Специфика истории по Коллингвуду заключается в парадоксальном слиянии свойств искусства и науки, образующем «нечто третье» — историческое сознание как особую «самодовлеющую, самоопределющуюся и самообосновывающую форму мысли».

Р Дж Коллингвуд , Роберт Джордж Коллингвуд , Робин Джордж Коллингвуд , Ю. А. Асеев

Биографии и Мемуары / История / Философия / Образование и наука / Документальное
Жертвы Ялты
Жертвы Ялты

Насильственная репатриация в СССР на протяжении 1943-47 годов — часть нашей истории, но не ее достояние. В Советском Союзе об этом не знают ничего, либо знают по слухам и урывками. Но эти урывки и слухи уже вошли в общественное сознание, и для того, чтобы их рассеять, чтобы хотя бы в первом приближении показать правду того, что произошло, необходима огромная работа, и работа действительно свободная. Свободная в архивных розысках, свободная в высказываниях мнений, а главное — духовно свободная от предрассудков…  Чем же ценен труд Н. Толстого, если и его еще недостаточно, чтобы заполнить этот пробел нашей истории? Прежде всего, полнотой описания, сведением воедино разрозненных фактов — где, когда, кого и как выдали. Примерно 34 используемых в книге документов публикуются впервые, и автор не ограничивается такими более или менее известными теперь событиями, как выдача казаков в Лиенце или армии Власова, хотя и здесь приводит много новых данных, но описывает операции по выдаче многих категорий перемещенных лиц хронологически и по странам. После такой книги невозможно больше отмахиваться от частных свидетельств, как «не имеющих объективного значения»Из этой книги, может быть, мы впервые по-настоящему узнали о масштабах народного сопротивления советскому режиму в годы Великой Отечественной войны, о причинах, заставивших более миллиона граждан СССР выбрать себе во временные союзники для свержения ненавистной коммунистической тирании гитлеровскую Германию. И только после появления в СССР первых копий книги на русском языке многие из потомков казаков впервые осознали, что не умерло казачество в 20–30-е годы, не все было истреблено или рассеяно по белу свету.

Николай Дмитриевич Толстой , Николай Дмитриевич Толстой-Милославский

Биографии и Мемуары / Документальная литература / Публицистика / История / Образование и наука / Документальное