Читаем Воздушный снайпер полностью

- Надо было сперва всем навалиться на первую пару, а после этого - на вторую, - размышлял вслух Лукин.

- Нет, делать это было нельзя, в чем я и сейчас твердо уверен, - решительно возразил Федорин. - Погоду надо учитывать. Оголи мы хотя бы на миг фланг, и оттуда могли бы ударить по Ли-2. Прикрытие, брат, это тебе не свободный бой.

Над аэродромом внезапно появился Ла-5. Летчик выпустил шасси, сел и порулил прямиком на стоянку первой эскадрильи. Сюда мчалась и "эмка", за рулем которой сидел командир полка.

- Да это же Сафронов вернулся! - закричал Лукин, узнав самолет по номеру на фюзеляже. - Вернулся, смотрите!

Федорин перекладывал с руки в руку краги и не сводил глаз с подруливающего самолета.

- Пошли к нему, сейчас все узнаем, - сказал капитан.

У капонира, где остановился самолет, уже был подполковник Голубев.

- Ну, здравствуй, здравствуй, пропавший герой, - жал он руку Сафронову.

- Какой же я герой, товарищ командир, - смутился летчик.

Глаза Голубева потеплели, на лице заиграла улыбка.

- Верно, Золотой Звезды нет, но поступок вы, Карп Иванович, совершили геройский. Докладывали мне о нем.

Вокруг уже собралась почти вся эскадрилья. Друзья наперебой крепко жали руку Сафронова, поздравляли с благополучным возвращением.

- Что с вами произошло, нам в общих чертах известно, - доверительно сказал Голубев, - а вот как попал лейтенант Кросенко под прицел "вульфа", доложите.

Сафронов расстегнул шлемофон, сдвинул набок. Лицо его стало задумчивым.

- Прозевал он заднего "фокку". Хорошо, очередь пришлась по мотору, а не по кабине, - Сафронов посмотрел на стоящего рядом капитана Федорина и, заметив улыбку на его лице, продолжил: - Я приказал ему выйти из боя. До берега Сергей дотянул, но высоты уже не было, пришлось садиться прямо перед собой - на живот. Там много валунов. Сначала крыло отлетело, потом самолет развернуло. Вижу, рядом нет никакого селения, летчик кабины не покидает и помочь некому. Тогда я сел в Таллине, попросил машину, людей и скорее туда. Сергей так и оставался в измятой кабине. Лицо в крови, правая нога переломана, не мог шевельнуться. Мы осторожно его вытащили, отвезли в госпиталь.

Слушали Сафронова молча, никто не перебивал, не задавал вопросов.

- Выживет? - тихо спросил Голубев после минутного молчания.

- Врачи обещали сделать для этого все, - неопределенно ответил Сафронов. - Думаю, обойдется, товарищ командир, и ногу ему сохранят.

- Вот так и надо поступать каждому из нас! - сказал Голубев, оглядывая стоявших вокруг подчиненных, а затем повернулся к Сафронову: - За своевременную помощь попавшему в беду подчиненному объявляю вам благодарность!

- Служу Советскому Союзу! - ответил Сафронов. Собравшиеся одобрительно зашумели. Протягивая Сафронову открытые портсигары с папиросами, товарищи предлагали:

- Закуривай, Карп!

- Капитан Федорин! - окликнул подполковник командира эскадрильи, - Сафронову разрешаю отдохнуть. В боевой расчет включайте с завтрашнего дня.

Командир полка мог уже позволить даже такую роскошь. Это был не 1941 год; штаты части теперь постоянно соответствовали расписанию, а нагрузка на людей и самолеты не превышала норм. Исключения допускались лишь в периоды, когда проводились наступательные операции наземных войск.

Летчики, технический состав расходились группами. Направился к автомашине и Голубев. Его догнал инженер полка по ремонту майор Мельников.

- Товарищ командир, - обратился он, - истребитель с места вынужденной посадки будем эвакуировать сами?

- Не надо, он же на южном берегу залива. Позвоните инженеру дивизии, пусть пошлет бригаду, им оттуда ближе, - распорядился подполковник.

Оставшийся на командном пункте майор Ганжа встретил Голубева вопросом:

- Что с летчиком?

- Жив, да не совсем здоров, - сказал Голубев. - Сейчас находится в таллинском госпитале.

- Молодец, не растерялся при посадке.

- Если б не валуны, и лечение не понадобилось бы, - сказал подполковник.

- Конечно, наш район - не кубанские степи, - подтвердил Ганжа, разворачивая пачку только что полученных газет. - Здесь то лес, то вода, то камни, и садиться некуда. Надо обязательно навестить Кросенко. Я слетаю на По-2.

- Надо, - согласился Голубев. - Верно, сейчас он слаб, а вот через неделю сделать это можно. Представим его к награде?

- Он ее заслужил, - ответил заместитель командира полка по политчасти.

- Читал нашу "Победу"? - спросил Ганжа, переходя На неофициальный тон и протягивая подполковнику дивизионную газету. - Тут напечатана твоя статья. Думаю, очень полезна будет молодым летчикам.

- Дай-ка сюда, посмотрю.

Голубев раскрыл газету, стал читать. В статье говорилось, сколь важна слетанность пары, как первичной огневой единицы, о роли ведущего и ведомого, их взаимодействии в бою, путях повышения летного мастерства. Заканчивалась она словами: "Чтобы стать настоящим истребителем, летчику нужны три качества: хорошая осмотрительность, умение отлично пилотировать самолет и сочетать маневр с метким огнем, постоянное стремление к наступательному бою".

- Надо, Василий Федорович, провести в эскадрильях комсомольские собрания, - предложил замполит.

Перейти на страницу:

Похожие книги

Мсье Гурджиев
Мсье Гурджиев

Настоящее иссследование посвящено загадочной личности Г.И.Гурджиева, признанного «учителем жизни» XX века. Его мощную фигуру трудно не заметить на фоне европейской и американской духовной жизни. Влияние его поистине парадоксальных и неожиданных идей сохраняется до наших дней, а споры о том, к какому духовному направлению он принадлежал, не только теоретические: многие духовные школы хотели бы причислить его к своим учителям.Луи Повель, посещавший занятия в одной из «групп» Гурджиева, в своем увлекательном, богато документированном разнообразными источниками исследовании делает попытку раскрыть тайну нашего знаменитого соотечественника, его влияния на духовную жизнь, политику и идеологию.

Луи Повель

Биографии и Мемуары / Документальная литература / Самосовершенствование / Эзотерика / Документальное
Идея истории
Идея истории

Как продукты воображения, работы историка и романиста нисколько не отличаются. В чём они различаются, так это в том, что картина, созданная историком, имеет в виду быть истинной.(Р. Дж. Коллингвуд)Существующая ныне история зародилась почти четыре тысячи лет назад в Западной Азии и Европе. Как это произошло? Каковы стадии формирования того, что мы называем историей? В чем суть исторического познания, чему оно служит? На эти и другие вопросы предлагает свои ответы крупнейший британский философ, историк и археолог Робин Джордж Коллингвуд (1889—1943) в знаменитом исследовании «Идея истории» (The Idea of History).Коллингвуд обосновывает свою философскую позицию тем, что, в отличие от естествознания, описывающего в форме законов природы внешнюю сторону событий, историк всегда имеет дело с человеческим действием, для адекватного понимания которого необходимо понять мысль исторического деятеля, совершившего данное действие. «Исторический процесс сам по себе есть процесс мысли, и он существует лишь в той мере, в какой сознание, участвующее в нём, осознаёт себя его частью». Содержание I—IV-й частей работы посвящено историографии философского осмысления истории. Причём, помимо классических трудов историков и философов прошлого, автор подробно разбирает в IV-й части взгляды на философию истории современных ему мыслителей Англии, Германии, Франции и Италии. В V-й части — «Эпилегомены» — он предлагает собственное исследование проблем исторической науки (роли воображения и доказательства, предмета истории, истории и свободы, применимости понятия прогресса к истории).Согласно концепции Коллингвуда, опиравшегося на идеи Гегеля, истина не открывается сразу и целиком, а вырабатывается постепенно, созревает во времени и развивается, так что противоположность истины и заблуждения становится относительной. Новое воззрение не отбрасывает старое, как негодный хлам, а сохраняет в старом все жизнеспособное, продолжая тем самым его бытие в ином контексте и в изменившихся условиях. То, что отживает и отбрасывается в ходе исторического развития, составляет заблуждение прошлого, а то, что сохраняется в настоящем, образует его (прошлого) истину. Но и сегодняшняя истина подвластна общему закону развития, ей тоже суждено претерпеть в будущем беспощадную ревизию, многое утратить и возродиться в сильно изменённом, чтоб не сказать неузнаваемом, виде. Философия призвана резюмировать ход исторического процесса, систематизировать и объединять ранее обнаружившиеся точки зрения во все более богатую и гармоническую картину мира. Специфика истории по Коллингвуду заключается в парадоксальном слиянии свойств искусства и науки, образующем «нечто третье» — историческое сознание как особую «самодовлеющую, самоопределющуюся и самообосновывающую форму мысли».

Р Дж Коллингвуд , Роберт Джордж Коллингвуд , Робин Джордж Коллингвуд , Ю. А. Асеев

Биографии и Мемуары / История / Философия / Образование и наука / Документальное
Жертвы Ялты
Жертвы Ялты

Насильственная репатриация в СССР на протяжении 1943-47 годов — часть нашей истории, но не ее достояние. В Советском Союзе об этом не знают ничего, либо знают по слухам и урывками. Но эти урывки и слухи уже вошли в общественное сознание, и для того, чтобы их рассеять, чтобы хотя бы в первом приближении показать правду того, что произошло, необходима огромная работа, и работа действительно свободная. Свободная в архивных розысках, свободная в высказываниях мнений, а главное — духовно свободная от предрассудков…  Чем же ценен труд Н. Толстого, если и его еще недостаточно, чтобы заполнить этот пробел нашей истории? Прежде всего, полнотой описания, сведением воедино разрозненных фактов — где, когда, кого и как выдали. Примерно 34 используемых в книге документов публикуются впервые, и автор не ограничивается такими более или менее известными теперь событиями, как выдача казаков в Лиенце или армии Власова, хотя и здесь приводит много новых данных, но описывает операции по выдаче многих категорий перемещенных лиц хронологически и по странам. После такой книги невозможно больше отмахиваться от частных свидетельств, как «не имеющих объективного значения»Из этой книги, может быть, мы впервые по-настоящему узнали о масштабах народного сопротивления советскому режиму в годы Великой Отечественной войны, о причинах, заставивших более миллиона граждан СССР выбрать себе во временные союзники для свержения ненавистной коммунистической тирании гитлеровскую Германию. И только после появления в СССР первых копий книги на русском языке многие из потомков казаков впервые осознали, что не умерло казачество в 20–30-е годы, не все было истреблено или рассеяно по белу свету.

Николай Дмитриевич Толстой , Николай Дмитриевич Толстой-Милославский

Биографии и Мемуары / Документальная литература / Публицистика / История / Образование и наука / Документальное