Воздушный стрелок. Сквозь зенитный огонь

Реакцией сверху на эти, как тогда в ГДР их назвали, биттерфельдские события, стало распоряжение в адрес партийных организаций всех предприятий о том, что следует выявлять всех «вредителей», разоблачать их и исключать из партии. В советской же практике сталинских времен исключение из партии являлось для наказанных первой ступенью на пути в подвал для расстрела или, по крайней мере, на 10–25 лет лагерных работ…

Вскоре после тщетного разговора с партийным секретарем по поводу моей вербовки, поступили директивы для очистки партии в нижних инстанциях. Было созвано чрезвычайное собрание всех членов предприятия.

Я был без понятия, связано ли это было с серьезными упущениями биттерфельдцев, или принятыми по этому поводу мерами. Без понятия была и основная масса членов собрания. Разумеется, что не видно было и следов того, что некоторые товарищи заранее были подготовлены и уже знали о своей задаче — сбить товарища Фритцше.

Вступительную речь громкой ругательной канонадой о врагах партии и вредителях, которые втиснулись в SED, держал секретарь городского округа, товарищ Тирфэльдер. Закончив ее, он отметил: «Товарищи, вы приглашены сюда как раз по такому поводу, чтобы воочию узнать такого недостойного члена.» Эта методика мне было очень хорошо знакома еще с антифашистской школы в Советском Союзе, и мне было интересно, кого же взяли на мушку.

Интерес сменился тяжелым шоком, когда мне стало понятно, что единственной целью заранее подготовленной атаки был я сам.

«Товарищ Фритцше в июле 1949 года подал заявление о вступлении в SED. Время пребывания в кандидатах истекло в 1951 году, но он ничего не сделал для того, чтобы окончательно стать членом партии». Это так. Против этого ничего не скажу.

«Несмотря на требование, товарищ Фритцше не принимал участия в агитационной работе к последним выборам». И это правда. До этого в Халле я уже принимал участие в этом унизительном «шлифовании дверных ручек»…

«Товарищ Фритцше отказался пожертвовать деньги на строительство аллеи имени Сталина в Берлине». И это правда. Разумеется, у меня был и на это аргумент: «Магдебург был полностью разрушен, и восстановительные работы ведутся скверно. И мы что, должны жертвовать деньги для Берлина? Тогда без меня.»

«Товарищ Фритцше документирует, что не относится к нам, при этом обращается к товарищам на „Вы“». Это было не совсем так. К людям, которые мне были симпатичны, я, само собой разумеется, обращался на «ты». Но именно к этой козе, моей личной машинистке, которая высказала этот упрек, я бы в жизни не обратился на «ты».

«Товарищ Фритцше ни разу не носил партийный значок». И это правда.

Затем полетел молот со стороны секретаря партии предприятия:

«Товарищ Фритцше в одном из разговоров со мной сравнил службу в фашистском Вермахте с предложенной ему службой офицера в народной полиции. При этом он сказал, что он душевное дитя. Таким образом, я рекомендую исключить товарища Фритцше из партии, как ее врага».

Он призвал к прениям его предложения. Отозвался только один рабочий от кузнецов, с которым я до этого никогда не обменивался и словом. Он попытался меня защитить и тем самым вызвал бурю гнева всех функционеров, так что по понятным причинам он опустил голову и более ее не поднимал.

Тут мне стало ясно, что пробил мой час. В голове вертелись фамилии Троцкого, Каменева, Бухарина, Тухачевского и других. Это были великие противники Сталина, чьи собственные соображения по стилю руководства были для Сталина весьма опасными. И он действовал по принципу: «Только мертвый оппозиционер является безопасным оппозиционером.»

В моей голове витали показательные процессы в Москве, где обвиняемые избегали дальнейших страшных пыток тем, что подписывали абсолютно немыслимые обвинения, приводившие к быстрому исполнению наказанию в виде смерти, предпочитая это открытой защите. Из-за всех этих процессов у меня уже летом 1944 года в школе антифашистов при сближении с марксизмом и сталинизмом возникли большие трудности. И теперь я находился в похожей безвыходной ситуации.