Воздушный стрелок. Сквозь зенитный огонь

Но что предпримет в таком случае конвоир? Поднимет тревогу и пойдет искать беглеца с собаками? Другого выхода у него нет. Но другого выхода, кроме как пойти на риск, не было и у меня. В сумерках вышел, крадучись, из деревни, углубился в лес. По лесу, через болото, вышел на опушку поближе к перекрестку.

Спрятался. Сижу в своем укрытии, наблюдаю за дорогой. Секунды кажутся минутами, минуты — часами. Но вот со стороны Вершилово появились в полутьме на дороге две женские фигуры. Подошли к перекрестку, остановились. Одна из них — Галя?

Но как мне в темноте это определить?! К тому же если это действительно Галя, то почему она пришла не одна? И кто же это может быть с ней? Теряюсь в догадках.

Слышу, женщины заговорили между собой. Прислушиваюсь к голосам — и один из них кажется мне очаровательнейшей музыкой! Я и сейчас бы, думаю, узнал эту музыку из сотен человеческих мелодий. А уж тогда!

Прислушиваюсь еще — знаком мне, оказывается, и другой голос. Это же тетка Галины С ней мы работали на сенокосе в лесу. Но зачем она пришла? Почему не уходит?!

Решаюсь выйти из своего укрытия и подойти. Приветствуем друг друга, и тетка говорит: «Нельзя Гале выходить так поздно из деревни одной. Могут заподозрить всякое. А когда я с ней — все нормально! Ну, а теперь я вам больше не нужна». Тетка вручила мне пакет с продовольственными гостинцами, попрощалась и ушла.

Стоим мы с Галей друг против друга. Растерянные, смущенные. Какие-либо уместные слова в ум не идут. Но нам сейчас и не нужны слова! Садимся на косогор у дороги. Руки наши, плечи чуть касаются друг друга. Прикосновения обжигают. И мы не можем не признаться, что нам удивительно хорошо вместе. Вдруг раздаются раскаты грома. Поднимаем головы к небу — плывет на нас огромная черная-пречерная туча. Боже!

Туча — что ей до наших чувств! — надвигается на нас с безжалостной быстротой. Вот хлынет дождь! Мы вскакиваем, мгновение смотрим друг другу в глаза, затем… сладкий пронизывающий меня с головы до ног трепет робкого поцелуя, и Галя стремительно убегает по дороге в сторону Вершилово.

Тотчас начинается ливень. Темнота кромешная. По дороге в обход леса до Перехваткино далеко. Идти нужно, конечно же, только лесом, опять через болото. Но как?!

Путь по болоту, метров триста, выложен в трясине «строчкой» из параллельных бревен. Даже в светлое время суток пройти по ним не так-то просто. А в полной темноте, под проливным дождем, сделавшим бревна опасно скользкими?! Пришлось опуститься на четвереньки и продвигаться только при вспышках молний. Прополз три метра — жди следующей молнии. Благо, сверкали они одна за другой. Так через два часа я хоть и мокрый до последней ниточки, но был уже на своем «родном» чердаке. И хоть продрог так, что зуб на зуб не попадал, настроение было такое, что хоть пой. Не боялся бы разбудить товарищей — и на самом деле запел бы, пожалуй! Не мог же я в счастливую ночь предположить, что нашему с Галей так чудесно начавшемуся роману суждено будет уместиться в рамках пусть и не менее чудесного, но лишь «романса».

Галю я больше не видел. Сенокос закончился, другого случая встретиться с ней и договориться о свидании судьба мне не подарила. Была, конечно, признаюсь, тайная надежда на то, что Галя сама найдет возможность встретиться со мной. Но — увы! Неужели же совсем не было у нее желания увидеть меня вновь?

Не знаю уж, как было на самом деле, но сознание мое, — возможно, и не без провокации со стороны уязвленного мужского самолюбия, — подсказало мне тогда вот какое объяснение. Наши с Галей взаимные симпатии — боюсь сейчас определить их как любовь, хоть именно так тогда душа наши отношения и ощущала — замечены были, вне всякого сомнения, не только доброжелателями, но и, конечно же, теми, кто симпатию русской девушки к немцу не мог расценить иначе как предательство. Более того, был еще тогда в силе закон, по которому «несанкционированные отношения граждан с представителями противника» карались заключением. И не малым сроком такового! Нашелся, видимо, доброхот, «разъяснил» председателю и его жене, что грозит дочери, «если она не угомонится». Не могу исключить, что таким доброхотом оказался наш конвоир. Как ни у кого другого, были у него веские причины.

А вот со старушкой, не сразу поверившей в то, что немцы безроги, встречался я за лето не раз. И даже подружился с ней. Славная, добрая, оказалось, женщина! И когда я пришел к ней осенью перед отъездом попрощаться, она даже всплакнула и перекрестила меня.

Не сдержал слез при расставании и Николай Павлович Телегин. Как не смог сдержать их и я, когда, обнимая меня на прощанье, он сказал вдруг: «Коля, ты мне стал как родной…»