Воздыхание окованных. Русская сага

— Ну и что? — Поглядеть пришла? Что-ж, гляди! Ты сестра пчелки, што-ли? (он любил давать прозвища) — занятная бабенка. Да и ты не плоха! Она-то все с хлыстами возится. А ты?

— Нет, — ответила я.

— Ишь ты…

Он крепко зажал мои колени своими. Я резко отодвинулась.

— Ишь! — строгая. Моей благодати не хочешь…

— Меня на извозчике муж военный дожидается, — сказала я первое, что пришло на ум.

— А, что-ж не сказала… Давай его сюда. С тобой видно каши не сваришь. Благодати моей не хочешь… — повторил он привычную видно фразу.

Вошел Ян, стараясь сохранять серьезный вид. Он поговорил с Распутиным о войне, церемонно называя его — Григорий Ефимович.

Внезапно резко зазвонил телефон на стене.

— Угомону на вас нет! — ворчливо поднялся Распутин. — Ну! которая звонит-то? Приду, приду!.. Высылайте што-ли за мной..

— Из Царского… то и дело звонят…

Мы поспешили уйти, что ему — можно, то с нас спросится. Ни за что я бы во второй раз к нему не пошла…»

* * *

Наконец. настал день отъезда и Катя поехала с Яном проводить его до Киева — о том он ее настоятельно просил. Хотелось перед расставанием и фронтом вернуться хоть не надолго в город, в котором они познакомились, венчались, прожили свой первый супружеский год, где родился Кирилл, — город, который оба они так нежно и пылко любили…

Перед самым отъездом Ян решил кутнуть, позвал своего старого приятеля и они отправились в ресторан «Континенталь»…

Уселись под пальмами в переполненном, несмотря на войну зале, и вдруг, неожиданно на эстраде появился… кто бы мог подумать?! Маяковский, в ярко-желтой кофте и с нарисованным сепией верблюдом на правой щеке. Вышел, встал, оглядел зал и — заявил:

Вашу мысль,

Мечтающую на размягченном могу,

Как выжиренный лакей на засаленной кушетке,

Буду дразнить об окровавленный сердца лоскут;

Досыта наиздеваюсь нахальный и едкий…

Публика была ошеломлена, а он продолжал кидать в нее отрывками из «Облака в штанах» про то, что «Главой голодных орд,/ В терновом венце революций /Грядет шестнадцатый год".

Свист, улюлюкание, гвалт и брань взорвали зал. А Маяковский спокойно постояв, ухмыльнулся и ушел за сцену.

— Пойдем, посмотрим на него ближе, — сказала Катя Джону, — Он, наверное, меня вспомнит…

Маяковский ее узнал тут же: «А… Художница! Что ж ничего не вышло? А ведь начинала здорово… А знаете, все-таки жаль перуанца. Зря ему дали галеру. Судьи мешают и птице и танцу и мне и вам, и Перу»…

Мы вернулись в зал, договорившись с Маяковским, что дождемся и его и Бурлюка, который еще не выступал, и поедем вместе ужинать к Толочинову — приятелю Джона.

Появился толстый Бурлюк, тоже в желтой кофте. В зале поднялся невообразимый гвалт. Маяковский вскочил на стол и начал выкрикивать свои дерзкие рифмы:

…Выньте гулящие руки из брюк: —

Берите камень, нож или бомбу,

А если у которого нету рук

Пришел чтоб и бился лбом бы!..

Все повскакали с мест, забегали официанты. Маяковский грузно спрыгнул со стола, запустил куда-то стул и спокойно вышел из зала. У Толочиновых нас ждал обильный стол, старушка хозяйка, писательница и много гостей.

Когда все основательно «выпили и закусили», начали приставать к Маяковскому, почему он в желтой кофте. Он спокойно ответил:

… Хорошо, когда в желтую кофту

Душа от осмотров укутана!

Хорошо,

Когда брошенный в зубы эшафоту,

Крикнуть:

«Пейте какао Ван Гутена!»

Поднялся всеобщий смех. Бурлюк вынул из кармана баночку с сепией и кисточку и предложил разрисовать желающих. Скоро за столом сидели киевские магнаты, разрисованные рыбами, тиграми, стрижами и т. д. Все хохотали, глядя друг на друга. К счастью Ян, как военный избежал разрисовки, это было бы совсем не по форме. Катю, как единственную гостью женщину, тоже пощадили, да она бы и не дала себе пачкать лицо. Маяковский тоже пошел и смыл своего верблюда. После ужина он наклонился к Кате:

…Я сразу смазал карту будней

Плеснувши краску из стакана:

Я показал на блюде студня

Косые скулы океана.

На чешуе жестяной рыбы

Прочел я зовы новых губ,

А вы

Ноктюрн сыграть

Могли бы

На флейте водосточных труб?

Она вздрогнула: вспомнилось — Москва, 1911 год, мелькнула перед глазами площадка лестницы и презрительный взгляд Маяковского…

— А вы хоть и буржуйка, а мне чертовски нравились там у Келина.

— Что-то я не замечала, — сказала Катя, очень смутившись.

…Проводив Янека, Катя задержалась дна на два в Киеве, хотелось походить по местам полным воспоминаний, взглянуть на дом, где жили Микулины, заглянуть в разросшиеся киевские сады. Хотя была уже поздняя осень — ноябрь месяц, но в Киеве еще было тепло, даже кое-где на деревьях светились желтые листья и не все упавшие каштаны были сметены с улицы. Сквозь витрины магазинов виднелись, несмотря на надвигавшийся голод, пирамиды распрекрасных фруктов.

Чтобы не поддаваться грустному настроению, Катя решила перед отъездом зайти повидать Александра Павловича и тем еще больше разбередить свою душу.