«…Шел дождь, туманно, все промокли и холодно, а нам приказали удерживать эту позицию, во что бы то ни стало. Провести здесь ночь будет тяжело… И это сочельник. А там дома мои маленький Бумчик (так отец называл сына)… Сейчас разложили костерчик в трехстенном сарайчике и сушимся…Ноги замерзли, а теплые сапоги я оставил в обозе. 13 1/2 ч. Снег перестал. Конь ест сено под одной крышей со мной… только что резали молодого трогательного барашка и острым кинжалом сводили его пушистую шкурку. И я не смотрел как прежде его, и даже как будто с удовольствием, как быстро и легко отделяется шкура от туши и жира. Думаю сейчас о милом моем доме. Где все полно любви, где милая моя Жука всем своим видом выражает любовь и заботу. Что там хорошо и скоро засверкает милая елка… Снег пошел сильный. Но я еще любуюсь дивным ландшафтом долины и гор»
Ночевки под открытым небом на мокром сене в снегу зимой, тяготы фронтовые, напряжение боя, взятие той или иной высоты и каждый день: «мечтал быть рядом с Жукой», «мечал о том времени, когда мы будем вместе читать книжечки». Но обстановка становится все напряженней сутки за сутками. Атака за атакой…
Иван читает 90 псалом Царя Давида. «Все пути с гор закрыты, а враг телесно и артиллерией нас превосходит»
«15 часов положение ужасное…Это мне в отместку за то, что вначале первые полтора месяца войны были мне легки. Помилуй Царица Небесная Казанская — »
27 декабря. «Сижу у костра и собираюсь опять высушить замерзшие ноги, холодные. Спим часа по три, четыре в сутки. Рядом со мной вокруг костра сидят на корточках по мусульманскому обычаю. А пули посвистывают кругом.
Во имя Отца и Сына и Святаго Духа. Аминь».
28 декабря. Та же высота. «Ночь была ужасно холодная. Спал у костра с всадниками. Проснулся в 3 часа от сильного мороза…пришло только что известие, что сегодня нас сменяет пехотная дивизия. Общее ликование. Есть слухи, что нас отводят в Подольскую губернию формировать Туземную дивизию и на отдых…»
Спустя 50 лет после его кончины (он скончался в Лондоне в 1961 году после операции по поводу саркомы) и почти 95 лет после его эмиграции из России, подлинный образ деда «вернулся» в мою жизнь, принеся мне любовь, жалость, нежное сострадание к нему, — могла ли я не сострадать близкому человеку, чье внутреннюю сердечную доброту, простоту и русское тепло его личности так и не увидели и не признали люди в чужих странах во всю его жизнь!
Только бабушка, сын, да, дерзну сказать то же теперь и про себя, — только мы знали и любили его подлинным. И об этом я еще буду говорить…
На коллаже работы
Все фотографии из семейного архива, а также документы (военный дневник Ивана Домбровского) публикуются впервые.
…Проводив мужа на фронт, Катя долго бродила по осеннему Киеву… И вновь захватывало ее прежнее чувство никчемности и ненужности своей, безнадежность найти стержень своей жизни, вырваться из этого затянувшегося «выживания». Но в чем этот стержень? И что есть подлинная жизнь, о которой тоскует, которой просит душа ее? И кого просит? Господа? Но веру, как живую силу жизни, как стержень жизни, помогающий выбирать не ложные пути, само живое общение со Христом было Катей, как и многими ее сверстниками, как и почти всем поколением, утрачено. Детской вере, тому, что она чувствовала сердцем в общении с бабушкой Анной Николаевной, должно было придти на смену сознательное духовное научение, духовное з н а н и е. Но редко кто имел тогда наставников, способных помочь человеку, мало кто даже знал, что в каждую минуту жизни своей он должен искать и слушать волю Божию, учиться постигать ее в обстоятельствах жизни, а не в своих собственных незрелых и страстных хотениях, а услышав, слушаться, постепенно опытно удостоверяясь, что большего блага, чем положиться на Бога — для человека в жизни нет.