Воздыхание окованных. Русская сага

…А вот и еще одно, поразительное, загадочное, совпадение, которое словно само собой, без моих на то усилий нечаянно открылось мне в совсем недавние времена. Оказывается, что неисповедимыми Господними путями более полувека назад на краткий в масштабах целой жизни миг занесла судьба в деревню Орехово, в этот сторонний и тихий, и давно опустевший угол русской земли Александра Исаевича Солженицына. Было это летом 1956 года, когда писатель после освобождения из ссылки в поисках работы (он искал места сельского учителя) решил поехать во Владимир. Позже он говорил, что его «потянуло к красоте», что ему хотелось после пережитого «окунуться в самую душу России». А искать ее он отправился почему-то не куда-нибудь, а именно во Владимирские края…

Солженицыну во Владимире неожиданно было предложено сразу аж 22 места. Александр Исаевич выбирал долго, и исключительно по какому-то наитию остановился на 2-х адресах. Одним из них и было Орехово, таинственную красоту и сокровенную духовную мощь которого писатель сразу и остро прочувствовал, как только до него добрался. А ведь это была тогда до крайности бедная, запущенная, грязная деревня неподалеку от райцентра Ставрово, которое вместе с соседними Суздальским и Юрьев-Польским районами входили в территорию Владимирского Ополья. И даже музея Николая Егоровича Жуковского там в это лето фактически не было. Бабушка моя уже в эти годы была тяжело больна и жила в Москве, а сестра ее, моя «вторая бабушка», Вера Александровна Жуковская (1885–1956) этим летом на день памяти преподобного Кирилла Белозерского скончалась. Вскоре музей созданный бабушками и ими окормлявшийся, был прибран властями к рукам. Был прислан директор, который, увы, страдал непреодолимым пристрастием к горячительным напиткам, а вот к музейному делу и русской культуре отношения никакого не имел. Дом Жуковских — сердце Орехова, стоял осиротевший, мертвый и окончательно доразграбленный…

И все же Орехово Солженицына потрясло: «Я не помню, где и когда я видел такую разнообразную, могучую и мудрую красоту, — писал он знакомым. <…> Я шёл там, задыхаясь от счастья и почти готовый согласиться на любые условия». Но оказалось, увы, что в Орехове всего 28 изб, дети на занятия в школу приходят из соседних деревень, классы неполные, нет электричества, жители поражают дикостью и нечистоплотностью, квартиру снять почти невозможно. Кроме того, в деревеньке не пекут хлеба, овощи и молоко добывают на месте, а всё остальное, включая крупы, возят из города. «Это было крушение всего моего “хохломского” варианта: я понял, что в моей мечте заложено противоречие: там, где тихо и красиво, я не найду ни работы, ни еды. Там же, где будет работа и еда — там будет шумно и производственно».

Солженицын добрался тогда и до Ставрова, — то ли попуткой, то ли своим ходом — от Орехова всего-то верст 13! Походил и по этому старинному купеческому селу, о котором был тогда такой приговор: «от деревни ушёл, до города не поднялся». Это было настоящее село, с еще сохранившимися зажиточными купеческими домами на крепких высоких кирпичных подклетах, с остатками лабазов, где когда-то шла бойкая торговля, с резьбой на ставнях и заборах и причудливых узорных жестяных дымниках над трубами… Наверное, Александр Исаевич заглянул и в храм — он действовал, и, быть может, даже и свечечку Богу возжег за дарованную, наконец, после стольких мытарств свободу…

* * *

Несмотря на грязь и крайнюю скудость быта, со всеми сопутствующими реалиями маленького и нищего райцентра пятидесятых годов, в Ставрове еще прочитывалось что-то особенное, какие-то следы и меты старинной жизни. Да и в придачу ко всему самое это странное название: Ставрово. А ведь «ставрос», — по гречески, значит, крест. Как же это смог залететь в эту забытую Богом глушь этот греческий «ставрос»? Объяснения тому даже и ныне в туристических проспектах даются весьма ненадежные: мол, первоначально село звали "Крестово", потому что дома в нем были расположены в две улицы, образующие крест. Или иначе: помещица, некогда владевшая этими землями, решила село переименовать на греческий лад, вот и получилось Ставрово. Только вот что же это за помещица, приверженница греческого языка была, и когда, если само название Ставрово уже известно было гораздо раньше появления в этих местах помещиков — с XIV–XV веков? Тогда тут были древние вотчины Владимирских князей Рюриковичей Всеволожей…

Уже в XI веке на территории Ставрова располагалось «селище». Самое раннее письменное упоминание Ставрова, относится к 1450 году. В 1515 году Ставрово упоминалось как дворцовое село, а в писцовых книгах 1650 года оно уже значилось в числе вотчин московского Вознесенского девичьего монастыря. Немногим раньше — в 1608 году Святейший Патриарх Ермоген пожаловал поместьем во Владимирском уезде одного из патриарших сынов боярских Василия Петровича Всеволожского. Это и было наше Орехово — тогда пустошь, которая уже в 1645 году обращена была в вотчину, закрепленную за сыновьями Григорием, Петром и Романом Всеволожскими, о чем сохранились и свидетельства.