Воздыхание окованных. Русская сага

Можем ли мы полагать, что и творчество тех художников, все то, что было мукой и Крестом и радостью их жизни, не будет Господом усмотрено и взвешено? Ведь апостол так говорит о грядущем испытании наших жизней, душ и всех наших дел: «Строит ли кто на этом основании (т. е. на Иисусе Христе) из золота, серебра, драгоценных камней, дерева, сена, соломы, — каждого дело обнаружится; ибо день покажет, потому что в огне открывается, и огонь испытывает дело каждого, каково оно есть. У кого дело, которое он строил, устоит, тот получит награду. А у кого дело сгорит, тот потерпит урон» (1Кор. 3:12–15).

* * *

Продолжаю выписывать (с небольшими сокращениями) отрывки Вериных странствий по России, которой уже нет…

«Теперь вокруг дороги стоят высокие сосны, гладкими красноватыми стволами и зелеными коронами уходящие под облака вершин; внизу на песке папоротник, напоминающий кустарник, такой он громадный; его широкие темные листья ползут вниз по корням и поднимаются к стволам узорные, как вырезные раскрытые веера. Тишина бесконечная, с поля едва доносится далекая песня жаворонка, а в лесу не слышно ни одной птицы. Песок зыбучий — не видать по дороге коней (…)

Я соскочила: и Мальчику легче будет идти, и я немного пробегусь, а то стало скучно сидеть неподвижно. Григорий, слезший еще в самом начале леса, идет по боковой тропинке, заложив за спину руки и благодушно посматривает на покорно идущего с пустой тележкой Мальчика. Весь песок покрыт следами босых ног и вафельным рисунком новеньких лаптей. «Отчего столько следов?» — спросила я. «Это Оранскую ходили та провожать из Нижняго, да назад та шли в уезд, что здеся вчера было — беда, чиста та муравьи», — объяснил Григорий, и, помолчав немного, прибавил задумчиво: «Больно чтят та ее в уезде Оранску нашу икону та».

Некоторое время шли мы молча, выбирая самую крепкую тропинку: по песку идти очень тяжело, ноги вязнут и насыпаются полны лапти. Григорiй, глядя на одинокую березу у самой дороги, начинает философствовать: «вот значит та ничего нам не дадено понимать, как же так таперя та дерева, которы с листками зиму всю стоять, за морем та ну а как весна та придет, опять листки та как же растут, во всем милость та», — обернувшись ко мне, он внезапно перебил себя и спросил как то слишком настойчиво: «Вера Александровна, а как ты об отце та Серафиме понимаешь?». — «В каком смысле», — спросила я удивленно, не зная тогда, что это будет вопрос наиболее часто встречающийся во время всего моего последующего пути. «А так, — пояснил Григорий охотно, — как ты думаешь та о ем, почему и што значит и откуда мощи, когда сказано, что та осьмую тыщу лет мощей не будет». — «Я очень уважаю отца Серафима, — сказала я: «он хорошiй был и великiй молитвенник». — «Оно, конечно, коли та свят он, — заговорил опять Григорий, — то и мощи следует та, конечно почтить, ну а почему же бают, што не будет более мощей и которы стары люди в соблазн ба-альшой вошли из за самаго того отца Серафима. Прежние-то угодники иде, али та неугодны уже стали»?

…Отдохнувший Мальчик весело побежал по утоптанной дороге. По обеим сторонам цветет рожь, высокая здесь, густая, сквозь длинные колосья просвечивает сиреневое небо заката. Поднялся ветер и по полю пошли синие волны. Чудесно пахнет дикой ромашкой, васильками и цветущей рожью. Далеко, далеко не видно ничего, кроме синеющих волн высокой ржи. Навстречу едет обоз, хозяева спят на возах. «Это к завтрему на базар та в Бор», — заметил примолкнувший Григорий и вздохнул, — эка благодать та». Пала роса. Мы опускаемся в ложбину, по дну ее бежит маленькая журчащая речонка. Над водой клубится белый густой туман. Это русалки ткут себе, по народному поверию, венчальную фату к Иванову дню. Когда убранные купавами и острой осокой выйдут оне на опушку лесную, ожидая жениха-спасителя. Который не побоится зеленых глаз русалочьих, приголубит ее и поведет в церковь Божию венчаться, с той сгинут чары, и станет она вновь девушкой живой.

«Скоро до Ежова доедем, кормить станем и поспим та маленька, — говорит Григорий и, вдруг остановив лошадь, он соскочил с облучка достав из под него теплый бобриковый халат, он старательно закутал меня: «Мотри, не простынь та грехом, тут не близко, нахолодуешь еще». Эта заботливость меня очень тронула, — недаром он обещал дядичке поберечь как свою. Но крестьяне вообще к своим редко проявляют подобную заботу, так что Григорий был во всяком случае исключением, это мое мнение вполне подтвердилось потом. (…) Совсем засыпая, я слышу едва мерное дребезжание привязанного к передней грядке ведерка».

* * *