Возгорится пламя

— Только не из-за нас, — предупредил Ванеев. — Мы переночуем и поедем дальше.

— Нет, нет. Нам необходимо поговорить о многом. Об очень многом. Ведь столько новостей! И новости не простые. Хотя бы тот же Бернштейн. Статьи в немецкой прессе о его книге. Споры вокруг нее. Наконец, разрыв со Струве и его присными. Неизбежный и бесповоротный. Я хотел бы слышать твое мнение. Вот и поговорим завтра вчетвером. А нашу поездку отложить совсем нетрудно.

— Пашенька сходит, — вмешалась Елизавета Васильевна, расставлявшая на столе чашки. — Скажет ямщику.

— Нет, нет. Зачем же беспокоить Пашу?

— Какое ей беспокойство! Сбегает. И сочтет за развлечение. Не обидится.

— Мне неудобно перед ямщиком. Я должен извиниться.

— Эх, нарушили мы ваши планы, — вздохнул Ванеев.

— Побольше бы таких нарушений, дорогой мой Анатолий! Почаще бы приезжали такие друзья!.. Сейчас выйдут наши женщины, и вы тут начинайте чаепитие. А я обязан сходить сам. Ямщик-то небось уже собирается задать коням овса. Нужно предупредить. И я быстро вернусь.

3

Ванеевы прогостили день. Их проводили утром. Елизавета Васильевна положила в передок телеги горячие подорожники.

Анатолий лег на сено. Доминика, приподняв его голову, подсунула еще охапочку, чтобы он мог видеть дорогу, убегавшую вдаль. Сама села сбоку и опустила руку на его влажные пальцы.

— Пишите с каждой почтой, — крикнул Владимир. Надежда помахала платком.

Они тоже собрались в дорогу.

Но позавчера ямщик зря дал лошадям полпудовки овса и теперь, попеняв за отсрочку поездки, отказался везти. Пришлось за трехрублевку нанять коня у вдовой соседки.

Конь был старый, с хилой челкой и костлявыми боками. Владимир Ильич сам запряг его в полуразбитый ходок и, заглянув в кузов, сплетенный из черемуховых прутьев, не обнаружил мешка с овсом.

— Ни к чему овес-то, — успокоила хозяйка. — Конек не жоркой — так довезет. За милую душу! А назад поедете, — добавила назидательно, — не забудьте колеса смазать деготь-ком, а то заскрыпять.

С места конь, вспомнив молодые годы, рванулся бойкой рысцой, даже вскинул голову под самую дугу. А за околицей села как бы потерял прыть, потащился, еле-еле перекидывая ноги, и оживлялся только на развилках дорог, порываясь умчать незнакомых седоков то в бор, то на луга. И тут с ним нелегко было совладать. Старый лукавец, косясь ярым глазом, подолгу упрямился. Не понимают они, что ли, эти чужие люди? Да ему легче привезти воз хворосту, чем бежать в какую-то далекую деревню.

На крутом склоне Думной горы свернули в сторонку, чтобы конь немного передохнул, и оглянулись на Енисей, на Ою. Вспомнили Ванеевых. Где они сейчас? Владимир указал на далекие холмы:

— Вон там. Подымаются на перевал. К полдню будут в Ермаках.

— Доминика у меня все время перед глазами. Такая убитая, такая стала тихонькая. Уж не заболела ли сама? Подумаю о ней — сердце сжимается. А ведь в Питере до ареста они оба…

— Да, да. Анатолий до тюрьмы был абсолютно здоров. Волжский крепыш! Казалось, силушки да энергии хватит на сто лет. Оптимизма — на десятерых. А теперь… Теперь ему более всего нужна постоянная душевная поддержка. Доминика же…

— Ее, Володя, надо понять. Сломило горе. И в ее положении…

— Понимаю. Все понимаю. Жаль их… А поговорили мы хорошо: никаких разногласий.

— Иначе и быть не могло.

— Но ведь мы не виделись чуть ли не два с половиной года! За это время — такие перемены. С одной стороны — съезд, провозглашение партии, с другой — разброд и шатание. Пресловутый Бернштейн, черт бы его побрал. А у нас с Анатолием — полное единство взглядов. Будто мы всю эту трудную пору жили бок о бок и каждый день обменивались мнениями.

4

В Тесь приехали утром. На густой траве-конотопке еще не обсохла роса. Беленые стены громадной каменной церкви под лучами восходящего солнца казались розовыми.

Рядом — волостное правление. У крыльца тихо мотали головами почтовые лошади, под широкой золотистой дугой шептались колокольцы. Вслед за почтарем, осторожно переставляя ноги со ступеньки на ступеньку, спустился невысокий и неловкий, как медведь, русоволосый мужчина в кепке, с газетами в руке.

— Володя! — встрепенулась Надежда. — Смотри — Александр Сидорович идет!

Шаповалов, помахивая рукой, сжимавшей газеты, спешил к ним, поздоровавшись, пригласил:

— Поворачивайте к воротам. Вот моя квартира.

— В самом центре! Надзирателю ходить недалеко! — рассмеялся Владимир Ильич. — Кстати, можете ему сказать: мы приехали вполне легально. По разрешению! Пусть вписывает в книгу на три дня. Мы — для исследования вон той горы! Не смейтесь — это не шутка. Я — геолог, Надежда Константиновна — моя помощница. Просим любить и жаловать ученых!

— Да я всегда… И товарищи будут рады… Часто вспоминали вас…

— То-то мне икалось! — Улыбка сменилась веселым хохотом. — Крепко поругивали?

— Всякое бывало… Каждый по-своему говорил… И между собой из-за вас…

— Я в долгу не останусь. Для того и приехал, чтобы поспорить с тем и другим… А вы раненько почту получаете. Что в газетах?

— Еще не развертывал.

— Терпеливый.

— Вы так много выписываете! — удивилась Надежда Константиновна. — Пожалуй, больше нашего.